рлыч, какие вы за собою грешки скрываете!"
"Грешки? - переспросил он и, помотав головою, добавил: - Никаких
грешков у меня не было, нет и не может быть таких грешков. Это очень,
очень важное, обстоятельное и солидное дело, которое зависит от того,
когда у меня будет три тысячи талеров. Тогда вы увидите меня..."
"Наверху блаженства?"
"Ну, нет еще, - не совсем наверху, но близко. Наверху блаженства я могу
быть только тогда, когда у меня будет десять тысяч талеров".
"Не значит ли все это попросту, что вы собираетесь жениться и что у вас
в вашем Доберане или где-нибудь около него есть хорошенькая, милая девица,
которая имеет частицу вашей железной воли?"
"Именно, именно, вы совершенно правы".
"Ну, и вы, как настоящие люди крепкой волн, дали друг другу слово:
отложить ваше бракосочетание до тех пор, пока у вас будет три тысячи
талеров?"
"Именно, именно: вы прекрасно угадываете".
"Да и не трудно, - говорю, - угадывать-то!"
"Однако как это, на ваш русский характер, разве возможно?"
"Ну что, мол, еще там про наш русский характер: где уже нам с вами за
одним столом чай пить, когда мы по-вашему морщиться не умеем".
"Да ведь и это, - говорит, - еще не все, что вы отгадали".
"А что же еще-то?"
"О, это важная практика, очень важная практика, очень важная практика,
для которой я себя так строго и держу".
"Держи, - думаю, - брат, держи!.." - и ушел, оставив его писать письмо
к своей далекой невесте.
Через час он явился с письмом, которое просил отправить, - и, оставшись
у меня пить чай, был необыкновенно словоохотлив и уносился мечтами далее
горизонта. И все помечтает, помечтает - и улыбнется, точно завидит
миллиард в тумане (*5). Так счастлив был разбойник, что даже глядеть на
него неприятно и хотелось ему хоть какую-нибудь щетинку всучить, чтобы ему
немножко больно стало. Я от этого искушения и не воздержался - и когда
Гуго ни с того ни с сего обнял меня за плечи и спросил, могу ли я себе
представить, что может произойти от очень твердой женщины и очень твердого
мужчины? - я ему отвечал:
"Могу".
"А как вы именно думаете?"
"Думаю, что может ничего не произойти".
Пекторалис сделал удивленные глаза и спросил:
"Почему вы это знаете?"
Мне стало его жаль - и я отвечал, что я просто пошутил.
"О, вы шутили, а это совсем не шутка, - это действительно так может
быть, но это очень, очень важное дело, на которое и нужна вся железная
воля".
"Лихо тебя побирай, - думаю, - не хочу и отгадывать, что ты себе
загадываешь!.." - да все равно и не отгадал бы.
6
- А между тем железная воля Пекторалиса, приносившая свою серьезную
пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему
самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской
простоте все как-то смахивала на шутку и потешение. И что всего
удивительней, надо было сознаться, что это никак не могло быть иначе; так
уже это складывалось.
Бесконечно упрямый и настойчивый, Пекторалис был упрям во всем,
настойчив и неуступчив в мелочах, как и в серьезном деле. Он занимался
своею волею, как другие занимаются гимнастикой для развития силы, и
занимался ею систематически и неотступно, точно это было его призвание.
Значительные победы над собою делали его безрассудно самонадеянным и порою
ставили его то в весьма печальные, то в невозможно к
"Грешки? - переспросил он и, помотав головою, добавил: - Никаких
грешков у меня не было, нет и не может быть таких грешков. Это очень,
очень важное, обстоятельное и солидное дело, которое зависит от того,
когда у меня будет три тысячи талеров. Тогда вы увидите меня..."
"Наверху блаженства?"
"Ну, нет еще, - не совсем наверху, но близко. Наверху блаженства я могу
быть только тогда, когда у меня будет десять тысяч талеров".
"Не значит ли все это попросту, что вы собираетесь жениться и что у вас
в вашем Доберане или где-нибудь около него есть хорошенькая, милая девица,
которая имеет частицу вашей железной воли?"
"Именно, именно, вы совершенно правы".
"Ну, и вы, как настоящие люди крепкой волн, дали друг другу слово:
отложить ваше бракосочетание до тех пор, пока у вас будет три тысячи
талеров?"
"Именно, именно: вы прекрасно угадываете".
"Да и не трудно, - говорю, - угадывать-то!"
"Однако как это, на ваш русский характер, разве возможно?"
"Ну что, мол, еще там про наш русский характер: где уже нам с вами за
одним столом чай пить, когда мы по-вашему морщиться не умеем".
"Да ведь и это, - говорит, - еще не все, что вы отгадали".
"А что же еще-то?"
"О, это важная практика, очень важная практика, очень важная практика,
для которой я себя так строго и держу".
"Держи, - думаю, - брат, держи!.." - и ушел, оставив его писать письмо
к своей далекой невесте.
Через час он явился с письмом, которое просил отправить, - и, оставшись
у меня пить чай, был необыкновенно словоохотлив и уносился мечтами далее
горизонта. И все помечтает, помечтает - и улыбнется, точно завидит
миллиард в тумане (*5). Так счастлив был разбойник, что даже глядеть на
него неприятно и хотелось ему хоть какую-нибудь щетинку всучить, чтобы ему
немножко больно стало. Я от этого искушения и не воздержался - и когда
Гуго ни с того ни с сего обнял меня за плечи и спросил, могу ли я себе
представить, что может произойти от очень твердой женщины и очень твердого
мужчины? - я ему отвечал:
"Могу".
"А как вы именно думаете?"
"Думаю, что может ничего не произойти".
Пекторалис сделал удивленные глаза и спросил:
"Почему вы это знаете?"
Мне стало его жаль - и я отвечал, что я просто пошутил.
"О, вы шутили, а это совсем не шутка, - это действительно так может
быть, но это очень, очень важное дело, на которое и нужна вся железная
воля".
"Лихо тебя побирай, - думаю, - не хочу и отгадывать, что ты себе
загадываешь!.." - да все равно и не отгадал бы.
6
- А между тем железная воля Пекторалиса, приносившая свою серьезную
пользу там, где нужна была с его стороны настойчивость, и обещавшая ему
самому иметь такое серьезное значение в его жизни, у нас по нашей русской
простоте все как-то смахивала на шутку и потешение. И что всего
удивительней, надо было сознаться, что это никак не могло быть иначе; так
уже это складывалось.
Бесконечно упрямый и настойчивый, Пекторалис был упрям во всем,
настойчив и неуступчив в мелочах, как и в серьезном деле. Он занимался
своею волею, как другие занимаются гимнастикой для развития силы, и
занимался ею систематически и неотступно, точно это было его призвание.
Значительные победы над собою делали его безрассудно самонадеянным и порою
ставили его то в весьма печальные, то в невозможно к