онимаю по-русски
(нем.)], - отвечал незнакомец.
Я заговорил с ним по-немецки.
Он, видимо, обрадовался звукам родного языка и отвечал, что смотрителя
нет, что он был, да давно куда-то ушел.
"А вы, вероятно, ждете здесь лошадей?"
"О! да, я жду лошадей".
"И неужто лошадей нет?"
"Не знаю, право, я не получаю".
"Да вы спрашивали?"
"Нет, я не умею говорить по-русски".
"Ни слова?"
"Да, "можно", "не можно", "таможно", "подрожно"... - пролепетал он,
высыпав, очевидно, весь словарь своих познаний. - Скажут "можно" - я еду,
"не можно" - не еду, "подрожно" - я дам подрожно, вот и все".
Батюшки мои, думаю себе: вот антик-то! и начинаю его осматривать... Что
за наряд!.. Сапоги обыкновенные, но из них из-за голенищ выходят
длиннейшие красные шерстяные чулки, которые закрывают его ноги выше колен
и поддерживаются на половине ляжек синими женскими подвязками. Из-под
жилета на живот спускается гарусная красная вязаная фуфайка; поверх жилета
видна серая куртка из халатного драпа, с зеленою оторочкою, и поверх всего
этот совсем не приходящий по сезону клеенчатый плащ и зонтик, привешенный
к его пуговице у самой шеи.
Весь багаж проезжающего состоял из самого небольшого цилиндрического
свертка в клеенчатом же чехле, который лежал на столе, а на нем довольно
простая записная книжка и более ничего.
"Это удивительно!" - воскликнул я и чуть не спросил его: "Неужто вы так
вот это и едете?" - но сейчас же спохватился, чтобы не сказать неловкости
- и, обратись к вошедшему в это время смотрителю, велел подать себе
самовар и затопить камин.
Чужестранец все прохаживался, но, увидев, что принесли дрова и зажгли
их в камине, вдруг несказанно обрадовался и проговорил:
"Ага, "можно", а я тут третий день - и третий день все сюда на камин
пальцем показывал, а мне отвечали "не можно".
"Как, вы тут уже третий день?"
"О да, я третий день, - отвечал он спокойно. - А что такое?"
"Да зачем же вы сидите здесь третий день?"
"Не знаю, я всегда так сижу".
"Как всегда, на каждой станции?"
"О да, непременно на каждой; как выехал из Москвы, так везде и сижу, а
потом опять еду".
"На каждой станции вы сидите по три дня?"
"О да, по три дня... Впрочем, позвольте, я на одной просидел два дня, у
меня это записано; но зато на другой четыре, это тоже записано".
"И что же вы делаете на станциях?"
"Ничего".
"Извините меня, может быть, вы нравы изучаете, заметил ваши пишете?"
Тогда это было в моде.
"Да, я смотрю, что со мною делают".
"Да зачем же вы это позволяете все с собою делать?"
"Ну... как быть!.. - отвечал он, - видите, я не умею по-русски говорить
- и я должен всем подчиниться. Я это так себе положил; но зато потом..."
"Что же будет потом?"
"Я буду все подчинять".
"Вот как!"
"О да; непременно!"
"Но как вы могли пуститься в такой путь, не зная языка?"
"О, это было необходимо нужно; у нас было такое условие, чтобы я ехал
не останавливаясь, - и я еду не останавливаясь. Я такой человек, который
всегда точно исполняет то, что он обещал", - отвечал незнакомец - и при
этом лицо его, которого я до сих пор себе не определил, вдруг приняло
"веселое и твердое выражение".
"Боже, что за чудак!" - думаю себе и говорю: "Но вы извините меня,
пожалуйста, разве этак ехать, как вы едете, - значит "ехать не
останавливаясь"?"
"А как же? я все еду, все еду; как тол
(нем.)], - отвечал незнакомец.
Я заговорил с ним по-немецки.
Он, видимо, обрадовался звукам родного языка и отвечал, что смотрителя
нет, что он был, да давно куда-то ушел.
"А вы, вероятно, ждете здесь лошадей?"
"О! да, я жду лошадей".
"И неужто лошадей нет?"
"Не знаю, право, я не получаю".
"Да вы спрашивали?"
"Нет, я не умею говорить по-русски".
"Ни слова?"
"Да, "можно", "не можно", "таможно", "подрожно"... - пролепетал он,
высыпав, очевидно, весь словарь своих познаний. - Скажут "можно" - я еду,
"не можно" - не еду, "подрожно" - я дам подрожно, вот и все".
Батюшки мои, думаю себе: вот антик-то! и начинаю его осматривать... Что
за наряд!.. Сапоги обыкновенные, но из них из-за голенищ выходят
длиннейшие красные шерстяные чулки, которые закрывают его ноги выше колен
и поддерживаются на половине ляжек синими женскими подвязками. Из-под
жилета на живот спускается гарусная красная вязаная фуфайка; поверх жилета
видна серая куртка из халатного драпа, с зеленою оторочкою, и поверх всего
этот совсем не приходящий по сезону клеенчатый плащ и зонтик, привешенный
к его пуговице у самой шеи.
Весь багаж проезжающего состоял из самого небольшого цилиндрического
свертка в клеенчатом же чехле, который лежал на столе, а на нем довольно
простая записная книжка и более ничего.
"Это удивительно!" - воскликнул я и чуть не спросил его: "Неужто вы так
вот это и едете?" - но сейчас же спохватился, чтобы не сказать неловкости
- и, обратись к вошедшему в это время смотрителю, велел подать себе
самовар и затопить камин.
Чужестранец все прохаживался, но, увидев, что принесли дрова и зажгли
их в камине, вдруг несказанно обрадовался и проговорил:
"Ага, "можно", а я тут третий день - и третий день все сюда на камин
пальцем показывал, а мне отвечали "не можно".
"Как, вы тут уже третий день?"
"О да, я третий день, - отвечал он спокойно. - А что такое?"
"Да зачем же вы сидите здесь третий день?"
"Не знаю, я всегда так сижу".
"Как всегда, на каждой станции?"
"О да, непременно на каждой; как выехал из Москвы, так везде и сижу, а
потом опять еду".
"На каждой станции вы сидите по три дня?"
"О да, по три дня... Впрочем, позвольте, я на одной просидел два дня, у
меня это записано; но зато на другой четыре, это тоже записано".
"И что же вы делаете на станциях?"
"Ничего".
"Извините меня, может быть, вы нравы изучаете, заметил ваши пишете?"
Тогда это было в моде.
"Да, я смотрю, что со мною делают".
"Да зачем же вы это позволяете все с собою делать?"
"Ну... как быть!.. - отвечал он, - видите, я не умею по-русски говорить
- и я должен всем подчиниться. Я это так себе положил; но зато потом..."
"Что же будет потом?"
"Я буду все подчинять".
"Вот как!"
"О да; непременно!"
"Но как вы могли пуститься в такой путь, не зная языка?"
"О, это было необходимо нужно; у нас было такое условие, чтобы я ехал
не останавливаясь, - и я еду не останавливаясь. Я такой человек, который
всегда точно исполняет то, что он обещал", - отвечал незнакомец - и при
этом лицо его, которого я до сих пор себе не определил, вдруг приняло
"веселое и твердое выражение".
"Боже, что за чудак!" - думаю себе и говорю: "Но вы извините меня,
пожалуйста, разве этак ехать, как вы едете, - значит "ехать не
останавливаясь"?"
"А как же? я все еду, все еду; как тол