наю...
- А я знаю: тебе хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим
спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли?
- Да, кажется, ты угадала... Что ж?
- Никогда, ни за что! - твердо сказала она.
Он задумался, потом вздохнул.
- Да, то ужасный путь, и много надо любви, чтоб женщине пойти по нем
вслед за мужчиной, гибнуть - и все любить.
Он вопросительно взглянул ей в лицо: она ничего; только складка над
бровью шевельнулась, а лицо покойно.
- Представь, - говорил он, - что Сонечка, которая не стоит твоего
мизинца, вдруг не узнала бы тебя при встрече!
Ольга улыбнулась, и взгляд ее был так же ясен. А Обломов увлекался
потребностью самолюбия допроситься жертв у сердца Ольги и упиться этим.
- Представь, что мужчины, подходя к тебе, не опускали бы с робким
уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой лукавой улыбкой...
Он поглядел на нее: она прилежно двигает зонтиком камешек по песку.
- Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от
негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя... а гордость бы у
тебя была все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и лучше их.
- К чему ты говоришь мне эти ужасы? - сказала она покойно. - Я не
пойду никогда этим путем.
- Никогда? - уныло спросил Обломов.
- Никогда! - повторила она.
- Да, - говорил он задумчиво, - у тебя недостало бы силы взглянуть
стыду в глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но
приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла - да?
Он все заглядывал ей в глаза, что она.
Она смотрит весело; картина ужаса не смутила ее; на губах ее играла
легкая улыбка.
- Я не хочу ни чахнуть, ни умирать! Все не то, - сказала она, - можно
нейти тем путем и любить еще сильнее.
- Отчего же бы ты не пошла по этому пути, - спросил он настойчиво,
почти с досадой, - если тебе не страшно?..
- Оттого, что на нем... впоследствии всегда... расстаются, - сказала
она, - а я... расстаться с тобой!..
Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и
вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками,
поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо:
- Никогда!
Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам.
1857 года
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему
казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в комнату - и
вдруг сияние исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно
на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев.
- Что это тебя не дождешься? Где ты шатаешься? - строго спросил
Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. - И твой старый чорт совсем от
рук отбился: спрашиваю закусить - нету, водки - и той не дал.
- Я гулял здесь в роще, - небрежно сказал Обломов, еще не опомнясь от
обиды, нанесенной появлением земляка, и в какую минуту!
Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее удушливого
воздуха. Тарантьев в одно мгновенье сдернул его будто с неба опять в
болото. Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел Тарантьев? надолго
ли? - терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда
нельзя будет отправиться к Ильинским. Как бы спрова
- А я знаю: тебе хотелось бы узнать, пожертвовала ли бы я тебе своим
спокойствием, пошла ли бы я с тобой по этому пути? Не правда ли?
- Да, кажется, ты угадала... Что ж?
- Никогда, ни за что! - твердо сказала она.
Он задумался, потом вздохнул.
- Да, то ужасный путь, и много надо любви, чтоб женщине пойти по нем
вслед за мужчиной, гибнуть - и все любить.
Он вопросительно взглянул ей в лицо: она ничего; только складка над
бровью шевельнулась, а лицо покойно.
- Представь, - говорил он, - что Сонечка, которая не стоит твоего
мизинца, вдруг не узнала бы тебя при встрече!
Ольга улыбнулась, и взгляд ее был так же ясен. А Обломов увлекался
потребностью самолюбия допроситься жертв у сердца Ольги и упиться этим.
- Представь, что мужчины, подходя к тебе, не опускали бы с робким
уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой лукавой улыбкой...
Он поглядел на нее: она прилежно двигает зонтиком камешек по песку.
- Ты вошла бы в залу, и несколько чепцов пошевелилось бы от
негодования; какой-нибудь один из них пересел бы от тебя... а гордость бы у
тебя была все та же, а ты бы сознавала ясно, что ты выше и лучше их.
- К чему ты говоришь мне эти ужасы? - сказала она покойно. - Я не
пойду никогда этим путем.
- Никогда? - уныло спросил Обломов.
- Никогда! - повторила она.
- Да, - говорил он задумчиво, - у тебя недостало бы силы взглянуть
стыду в глаза. Может быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но
приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла - да?
Он все заглядывал ей в глаза, что она.
Она смотрит весело; картина ужаса не смутила ее; на губах ее играла
легкая улыбка.
- Я не хочу ни чахнуть, ни умирать! Все не то, - сказала она, - можно
нейти тем путем и любить еще сильнее.
- Отчего же бы ты не пошла по этому пути, - спросил он настойчиво,
почти с досадой, - если тебе не страшно?..
- Оттого, что на нем... впоследствии всегда... расстаются, - сказала
она, - а я... расстаться с тобой!..
Она остановилась, положила ему руку на плечо, долго глядела на него и
вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками,
поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его груди и прибавила тихо:
- Никогда!
Он испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам.
1857 года
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему
казалось, что у него горят даже волосы. Так он и вошел к себе в комнату - и
вдруг сияние исчезло и глаза в неприятном изумлении остановились неподвижно
на одном месте: в его кресле сидел Тарантьев.
- Что это тебя не дождешься? Где ты шатаешься? - строго спросил
Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. - И твой старый чорт совсем от
рук отбился: спрашиваю закусить - нету, водки - и той не дал.
- Я гулял здесь в роще, - небрежно сказал Обломов, еще не опомнясь от
обиды, нанесенной появлением земляка, и в какую минуту!
Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее удушливого
воздуха. Тарантьев в одно мгновенье сдернул его будто с неба опять в
болото. Обломов мучительно спрашивал себя: зачем пришел Тарантьев? надолго
ли? - терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда
нельзя будет отправиться к Ильинским. Как бы спрова