, как в куклы! - слышался ей какой-то
посторонний голос. - Не шути с ней - расплатишься!"
Они молчали несколько минут. Он, очевидно, собирался с мыслями. Ольга
боязливо вглядывалась в его похудевшее лицо, в нахмуренные брови, в сжатые
губы с выражением решительности.
"Немезида!.." - думала она, внутренне вздрагивая. Оба как будто
готовились к поединку.
- Вы, конечно, угадываете, Ольга Сергеевна, о чем я хочу говорить? -
сказал он, глядя на нее вопросительно.
Он сидел в простенке, который скрывал его лицо, тогда как свет от окна
прямо падал на нее, и он мог читать, что было у ней на уме.
- Как я могу знать? - отвечала она тихо.
Перед этим опасным противником у ней уж не было ни той силы воли и
характера, ни проницательности, ни уменья владеть собой, с какими она
постоянно являлась Обломову.
Она понимала, что если она до сих пор могла укрываться от зоркого
взгляда Штольца и вести удачно войну, то этим обязана была вовсе не своей
силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его
скрытому поведению. Но в открытом поле перевес был не на ее стороне, и
потому вопросом: "как я могу знать?" - она хотела только выиграть вершок
пространства и минуту времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой
замысел.
- Не знаете? - сказал он простодушно. - Хорошо, я скажу...
- Ах, нет! - вдруг вырвалось у ней.
Она схватила его за руку и глядела на него, как будто моля о пощаде.
- Вот видите, я угадал, что вы знаете! - сказал он. - Отчего же "нет"?
- прибавил потом с грустью.
Она молчала.
- Если вы предвидели, что я когда-нибудь выскажусь, то знали, конечно,
что и отвечать мне? - спросил он.
- Предвидела и мучилась! - сказала она, откидываясь на спинку кресел и
отворачиваясь от света, призывая мысленно скорее сумерки себе на помощь,
чтоб он не читал борьбы смущения и тоски у ней на лице.
- Мучились! Это страшное слово, - почти шепотом произнес он, - это
Дантово: "Оставь надежду навсегда". Мне больше и говорить нечего: тут все!
Но благодарю и за то, - прибавил он с глубоким вздохом, - я вышел из хаоса,
из тьмы и знаю, по крайней мере, что мне делать. Одно спасенье - бежать
скорей!
Он встал.
- Нет, ради бога, нет! - бросившись к нему, схватив его опять за руку,
с испугом и мольбой заговорила она. - Пожалейте меня: что со мной будет?
Он сел, и она тоже.
- Но я вас люблю, Ольга Сергеевна! - сказал он почти сурово. - Вы
видели, что в эти полгода делалось со мной! Чего же вам хочется: полного
торжества? чтоб я зачах или рехнулся? Покорно благодарю!
Она изменилась в лице.
- Уезжайте! - сказала она с достоинством подавленной обиды и вместе
глубокой печали, которой не в силах была скрыть.
- Простите, виноват! - извинялся он. - Вот мы, не видя ничего, уж и
поссорились. Я знаю, что вы не можете хотеть этого, но вы не можете и стать
в мое положение, и оттого вам странно мое движение - бежать. Человек иногда
бессознательно делается эгоистом.
Она переменила положение в кресле, как будто ей неловко было сидеть,
но ничего не сказала.
- Ну, пусть бы я остался: что из этого? - продолжал он. - Вы, конечно,
предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год,
через два она все будет моя. Дружба - вещь хорошая, Ольга Сергеевна, когда
она - любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви
между стариками
посторонний голос. - Не шути с ней - расплатишься!"
Они молчали несколько минут. Он, очевидно, собирался с мыслями. Ольга
боязливо вглядывалась в его похудевшее лицо, в нахмуренные брови, в сжатые
губы с выражением решительности.
"Немезида!.." - думала она, внутренне вздрагивая. Оба как будто
готовились к поединку.
- Вы, конечно, угадываете, Ольга Сергеевна, о чем я хочу говорить? -
сказал он, глядя на нее вопросительно.
Он сидел в простенке, который скрывал его лицо, тогда как свет от окна
прямо падал на нее, и он мог читать, что было у ней на уме.
- Как я могу знать? - отвечала она тихо.
Перед этим опасным противником у ней уж не было ни той силы воли и
характера, ни проницательности, ни уменья владеть собой, с какими она
постоянно являлась Обломову.
Она понимала, что если она до сих пор могла укрываться от зоркого
взгляда Штольца и вести удачно войну, то этим обязана была вовсе не своей
силе, как в борьбе с Обломовым, а только упорному молчанию Штольца, его
скрытому поведению. Но в открытом поле перевес был не на ее стороне, и
потому вопросом: "как я могу знать?" - она хотела только выиграть вершок
пространства и минуту времени, чтоб неприятель яснее обнаружил свой
замысел.
- Не знаете? - сказал он простодушно. - Хорошо, я скажу...
- Ах, нет! - вдруг вырвалось у ней.
Она схватила его за руку и глядела на него, как будто моля о пощаде.
- Вот видите, я угадал, что вы знаете! - сказал он. - Отчего же "нет"?
- прибавил потом с грустью.
Она молчала.
- Если вы предвидели, что я когда-нибудь выскажусь, то знали, конечно,
что и отвечать мне? - спросил он.
- Предвидела и мучилась! - сказала она, откидываясь на спинку кресел и
отворачиваясь от света, призывая мысленно скорее сумерки себе на помощь,
чтоб он не читал борьбы смущения и тоски у ней на лице.
- Мучились! Это страшное слово, - почти шепотом произнес он, - это
Дантово: "Оставь надежду навсегда". Мне больше и говорить нечего: тут все!
Но благодарю и за то, - прибавил он с глубоким вздохом, - я вышел из хаоса,
из тьмы и знаю, по крайней мере, что мне делать. Одно спасенье - бежать
скорей!
Он встал.
- Нет, ради бога, нет! - бросившись к нему, схватив его опять за руку,
с испугом и мольбой заговорила она. - Пожалейте меня: что со мной будет?
Он сел, и она тоже.
- Но я вас люблю, Ольга Сергеевна! - сказал он почти сурово. - Вы
видели, что в эти полгода делалось со мной! Чего же вам хочется: полного
торжества? чтоб я зачах или рехнулся? Покорно благодарю!
Она изменилась в лице.
- Уезжайте! - сказала она с достоинством подавленной обиды и вместе
глубокой печали, которой не в силах была скрыть.
- Простите, виноват! - извинялся он. - Вот мы, не видя ничего, уж и
поссорились. Я знаю, что вы не можете хотеть этого, но вы не можете и стать
в мое положение, и оттого вам странно мое движение - бежать. Человек иногда
бессознательно делается эгоистом.
Она переменила положение в кресле, как будто ей неловко было сидеть,
но ничего не сказала.
- Ну, пусть бы я остался: что из этого? - продолжал он. - Вы, конечно,
предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год,
через два она все будет моя. Дружба - вещь хорошая, Ольга Сергеевна, когда
она - любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви
между стариками