. Но боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой
- любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно; но мне-то с вами каково?
- Да, если так, уезжайте, бог с вами! - чуть слышно прошептала она.
- Остаться! - размышлял он вслух. - Ходить по лезвию ножа - хороша
дружба!
- А мне разве легче? - неожиданно возразила она.
- Вам отчего? - спросил он с жадностью. - Вы... вы не любите...
- Не знаю, клянусь богом, не знаю! Но если вы... если изменится
как-нибудь моя настоящая жизнь, что со мной будет? - уныло, почти про себя
прибавила она.
- Как я должен понимать это? Вразумите меня, ради бога! - придвигая
кресло к ней, сказал он, озадаченный ее словами и глубоким, непритворным
тоном, каким они были сказаны.
Он старался разглядеть ее черты. Она молчала. У ней горело в груди
желание успокоить его, воротить слово "мучилась" или растолковать его
иначе, нежели как он понял; но как растолковать - она не знала сама, только
смутно чувствовала, что оба они под гнетом рокового недоумения, в фальшивом
положении, что обоим тяжело от этого и что он только мог или она, с его
помощью, могла привести в ясность и в порядок и прошедшее и настоящее. Но
для этого нужно перейти бездну, открыть ему, что с ней было: как она хотела
и как боялась - его суда!
- Я сама ничего не понимаю; я больше в хаосе, во тьме, нежели вы! -
сказала она.
- Послушайте, верите ли вы мне? - спросил он,взяв ее за руку.
- Безгранично, как матери, - вы это знаете, - отвечала она слабо.
- Расскажите же мне, что было с вами с тех пор, как мы не видались. Вы
непроницаемы теперь для меня, а прежде я читал на лице ваши мысли: кажется,
это одно средство для нас понять друг друга. Согласны вы?
- Ах да, это необходимо... надо кончить чем-нибудь... - проговорила
она с тоской от неизбежного признания. "Немезида! Немезида!" - думала она,
клоня голову к груди.
Она потупилась и молчала. А ему в душу пахнуло ужасом от этих простых
слов и еще более от ее молчания.
"Она терзается! Боже! Что с ней было?" - с холодеющим лбом думал он и
чувствовал, что у него дрожат руки и ноги. Ему вообразилось что-то очень
страшное. Она все молчит и, видимо, борется с собой.
- Итак... Ольга Сергеевна... - торопил он. Она молчала, только опять
сделала какое-то нервное движение, которого нельзя было разглядеть в
темноте, лишь слышно было, как шаркнуло ее шелковое платье.
- Я собираюсь с духом, - сказала она наконец. - Как трудно, если бы вы
знали! - прибавила потом, отворачиваясь в сторону, стараясь одолеть борьбу.
Ей хотелось, чтоб Штольц узнал все не из ее уст, а каким-нибудь чудом.
К счастью, стало темнее, и ее лицо было уж в тени: мог только изменять
голос, и слова не сходили у ней с языка, как будто она затруднялась, с
какой ноты начать.
"Боже мой! Как я должна быть виновата, если мне так стыдно, больно!" -
мучилась она внутренне.
А давно ли она с такой уверенностью ворочала своей и чужой судьбой,
была так умна, сильна! И вот настал ее черед дрожать, как девочке! Стыд за
прошлое, пытка самолюбия за настоящее, фальшивое положение терзали ее...
Невыносимо!
- Я вам помогу... вы... любили?.. - насилу выговорил Штольц - так
стало больно ему от собственного слова.
Она подтвердила молчанием. А на него опять пахнуло ужасом.
- Кого же? Это не секрет? - спросил он, стараясь выговаривать твердо,
но сам чувствовал, что у нег
- любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно; но мне-то с вами каково?
- Да, если так, уезжайте, бог с вами! - чуть слышно прошептала она.
- Остаться! - размышлял он вслух. - Ходить по лезвию ножа - хороша
дружба!
- А мне разве легче? - неожиданно возразила она.
- Вам отчего? - спросил он с жадностью. - Вы... вы не любите...
- Не знаю, клянусь богом, не знаю! Но если вы... если изменится
как-нибудь моя настоящая жизнь, что со мной будет? - уныло, почти про себя
прибавила она.
- Как я должен понимать это? Вразумите меня, ради бога! - придвигая
кресло к ней, сказал он, озадаченный ее словами и глубоким, непритворным
тоном, каким они были сказаны.
Он старался разглядеть ее черты. Она молчала. У ней горело в груди
желание успокоить его, воротить слово "мучилась" или растолковать его
иначе, нежели как он понял; но как растолковать - она не знала сама, только
смутно чувствовала, что оба они под гнетом рокового недоумения, в фальшивом
положении, что обоим тяжело от этого и что он только мог или она, с его
помощью, могла привести в ясность и в порядок и прошедшее и настоящее. Но
для этого нужно перейти бездну, открыть ему, что с ней было: как она хотела
и как боялась - его суда!
- Я сама ничего не понимаю; я больше в хаосе, во тьме, нежели вы! -
сказала она.
- Послушайте, верите ли вы мне? - спросил он,взяв ее за руку.
- Безгранично, как матери, - вы это знаете, - отвечала она слабо.
- Расскажите же мне, что было с вами с тех пор, как мы не видались. Вы
непроницаемы теперь для меня, а прежде я читал на лице ваши мысли: кажется,
это одно средство для нас понять друг друга. Согласны вы?
- Ах да, это необходимо... надо кончить чем-нибудь... - проговорила
она с тоской от неизбежного признания. "Немезида! Немезида!" - думала она,
клоня голову к груди.
Она потупилась и молчала. А ему в душу пахнуло ужасом от этих простых
слов и еще более от ее молчания.
"Она терзается! Боже! Что с ней было?" - с холодеющим лбом думал он и
чувствовал, что у него дрожат руки и ноги. Ему вообразилось что-то очень
страшное. Она все молчит и, видимо, борется с собой.
- Итак... Ольга Сергеевна... - торопил он. Она молчала, только опять
сделала какое-то нервное движение, которого нельзя было разглядеть в
темноте, лишь слышно было, как шаркнуло ее шелковое платье.
- Я собираюсь с духом, - сказала она наконец. - Как трудно, если бы вы
знали! - прибавила потом, отворачиваясь в сторону, стараясь одолеть борьбу.
Ей хотелось, чтоб Штольц узнал все не из ее уст, а каким-нибудь чудом.
К счастью, стало темнее, и ее лицо было уж в тени: мог только изменять
голос, и слова не сходили у ней с языка, как будто она затруднялась, с
какой ноты начать.
"Боже мой! Как я должна быть виновата, если мне так стыдно, больно!" -
мучилась она внутренне.
А давно ли она с такой уверенностью ворочала своей и чужой судьбой,
была так умна, сильна! И вот настал ее черед дрожать, как девочке! Стыд за
прошлое, пытка самолюбия за настоящее, фальшивое положение терзали ее...
Невыносимо!
- Я вам помогу... вы... любили?.. - насилу выговорил Штольц - так
стало больно ему от собственного слова.
Она подтвердила молчанием. А на него опять пахнуло ужасом.
- Кого же? Это не секрет? - спросил он, стараясь выговаривать твердо,
но сам чувствовал, что у нег