ну, потом уже,
вытянув напряженно шею, спину и хвост, двинутся они разом и побегут, кивая
головами. На них возили Ваню на ту сторону Невы, в гимназию, да хозяйка
ездила за разными покупками.
На масленице и на святой вся семья и сам Илья Ильич ездили на гулянье
кататься и в балаганы; брали изредка ложу и посещали, также всем домом,
театр.
Летом отправлялись за город, в ильинскую пятницу - на Пороховые
Заводы, и жизнь чередовалась обычными явлениями, не внося губительных
перемен, можно было бы сказать, если б удары жизни вовсе не достигали
маленьких мирных уголков. Но, к несчастью, громовой удар, потрясая
основания гор и огромные воздушные пространства, раздается и в норке мыши,
хотя слабее, глуше, но для норки ощутительно.
Илья Ильич кушал аппетитно и много, как в Обломовке, ходил и работал
лениво и мало, тоже как в Обломовке. Он, несмотря на нарастающие лета,
беспечно пил вино, смородиновую водку и еще беспечнее и подолгу спал после
обеда.
Вдруг все это переменилось.
Однажды, после дневного отдыха и дремоты, он хотел встать с дивана - и
не мог, хотел выговорить слово - и язык не повиновался ему. Он в испуге
махал только рукой, призывая к себе на помощь.
Живи он с одним Захаром, он мог бы телеграфировать рукой до утра и
наконец умереть, о чем узнали бы на другой день, но глаз хозяйки светил над
ним, как око провидения: ей не нужно было ума, а только догадка сердца, что
Илья Ильич что-то не в себе.
И только эта догадка озарила ее, Анисья летела уже на извозчике за
доктором, а хозяйка обложила голову ему льдом и разом вытащила из заветного
шкафчика все спирты, примочки - все, что навык и наслышка указывали ей
употребить в дело. Даже Захар успел в это время надеть один сапог и так, об
одном сапоге, ухаживал вместе с доктором, хозяйкой и Анисьей около барина.
Илью Ильича привели в чувство, пустили кровь и потом объявили, что это
был апоплексический удар и что ему надо повести другой образ жизни.
Водка, пиво и вино, кофе, с немногими и редкими исключениями, потом
все жирное, мясное, пряное было ему запрещено, а вместо этого предписано
ежедневное движение и умеренный сон только ночью.
Без ока Агафьи Матвеевны ничего бы этого не состоялось, но она умела
ввести эту систему тем, что подчинила ей весь дом и то хитростью, то лаской
отвлекала Обломова от соблазнительных покушений на вино, на послеобеденную
дремоту, на жирные кулебяки.
Чуть он вздремнет, падал стул в комнате, так, сам собою, или с шумом
разбивалась старая, негодная посуда в соседней комнате, а не то зашумят
дети - хоть вон беги! Если это не поможет, раздавался ее кроткий голос: она
звала его и спрашивала о чем-нибудь.
Дорожка сада продолжена была в огород, и Илья Ильич совершал утром и
вечером по ней двухчасовое хождение. С ним ходила она, а нельзя ей, так
Маша, или Ваня, или старый знакомый, безответный, всему покорный и на все
согласный Алексеев.
Вот Илья Ильич идет медленно по дорожке, опираясь на плечо Вани. Ваня
уж почти юноша, в гимназическом мундире, едва сдерживает свой бодрый,
торопливый шаг, подлаживаясь под походку Ильи Ильича. Обломов не совсем
свободно ступает одной ногой - следы удара.
- Ну, пойдем, Ванюша, в комнату! - сказал он.
Они было направились к двери. Навстречу им появилась Агафья Матвеевна.
- Куда это вы так рано? - спросила она, не давая войти.
- Что за рано! Мы раз двадцать взад и вперед
вытянув напряженно шею, спину и хвост, двинутся они разом и побегут, кивая
головами. На них возили Ваню на ту сторону Невы, в гимназию, да хозяйка
ездила за разными покупками.
На масленице и на святой вся семья и сам Илья Ильич ездили на гулянье
кататься и в балаганы; брали изредка ложу и посещали, также всем домом,
театр.
Летом отправлялись за город, в ильинскую пятницу - на Пороховые
Заводы, и жизнь чередовалась обычными явлениями, не внося губительных
перемен, можно было бы сказать, если б удары жизни вовсе не достигали
маленьких мирных уголков. Но, к несчастью, громовой удар, потрясая
основания гор и огромные воздушные пространства, раздается и в норке мыши,
хотя слабее, глуше, но для норки ощутительно.
Илья Ильич кушал аппетитно и много, как в Обломовке, ходил и работал
лениво и мало, тоже как в Обломовке. Он, несмотря на нарастающие лета,
беспечно пил вино, смородиновую водку и еще беспечнее и подолгу спал после
обеда.
Вдруг все это переменилось.
Однажды, после дневного отдыха и дремоты, он хотел встать с дивана - и
не мог, хотел выговорить слово - и язык не повиновался ему. Он в испуге
махал только рукой, призывая к себе на помощь.
Живи он с одним Захаром, он мог бы телеграфировать рукой до утра и
наконец умереть, о чем узнали бы на другой день, но глаз хозяйки светил над
ним, как око провидения: ей не нужно было ума, а только догадка сердца, что
Илья Ильич что-то не в себе.
И только эта догадка озарила ее, Анисья летела уже на извозчике за
доктором, а хозяйка обложила голову ему льдом и разом вытащила из заветного
шкафчика все спирты, примочки - все, что навык и наслышка указывали ей
употребить в дело. Даже Захар успел в это время надеть один сапог и так, об
одном сапоге, ухаживал вместе с доктором, хозяйкой и Анисьей около барина.
Илью Ильича привели в чувство, пустили кровь и потом объявили, что это
был апоплексический удар и что ему надо повести другой образ жизни.
Водка, пиво и вино, кофе, с немногими и редкими исключениями, потом
все жирное, мясное, пряное было ему запрещено, а вместо этого предписано
ежедневное движение и умеренный сон только ночью.
Без ока Агафьи Матвеевны ничего бы этого не состоялось, но она умела
ввести эту систему тем, что подчинила ей весь дом и то хитростью, то лаской
отвлекала Обломова от соблазнительных покушений на вино, на послеобеденную
дремоту, на жирные кулебяки.
Чуть он вздремнет, падал стул в комнате, так, сам собою, или с шумом
разбивалась старая, негодная посуда в соседней комнате, а не то зашумят
дети - хоть вон беги! Если это не поможет, раздавался ее кроткий голос: она
звала его и спрашивала о чем-нибудь.
Дорожка сада продолжена была в огород, и Илья Ильич совершал утром и
вечером по ней двухчасовое хождение. С ним ходила она, а нельзя ей, так
Маша, или Ваня, или старый знакомый, безответный, всему покорный и на все
согласный Алексеев.
Вот Илья Ильич идет медленно по дорожке, опираясь на плечо Вани. Ваня
уж почти юноша, в гимназическом мундире, едва сдерживает свой бодрый,
торопливый шаг, подлаживаясь под походку Ильи Ильича. Обломов не совсем
свободно ступает одной ногой - следы удара.
- Ну, пойдем, Ванюша, в комнату! - сказал он.
Они было направились к двери. Навстречу им появилась Агафья Матвеевна.
- Куда это вы так рано? - спросила она, не давая войти.
- Что за рано! Мы раз двадцать взад и вперед