здохом гостья. -
Прогневали мы господа бога, окаянные. Не бывать добру.
- Ах, не пугай, не стращай, родная! - прерывает хозяйка.
- Да, да, - продолжает та. - Пришли последние дни: восстанет язык на
язык, царство на царство... наступит светопреставление! - выговаривает
наконец Наталья Фаддеевна, и обе плачут горько.
Основания никакого к такому заключению со стороны Натальи Фаддеевны не
было, никто ни на кого не восставал, даже кометы в тот год не было, но у
старух бывают иногда темные предчувствия.
Изредка разве это провождение времени нарушится каким-нибудь нечаянным
случаем, когда, например, все угорят целым домом, от мала до велика.
Других болезней почти и не слыхать было в дому и деревне; разве
кто-нибудь напорется на какой-нибудь кол в темноте, или свернется с
сеновала, или с крыши свалится доска, да ударит по голове.
Но все это случалось редко, и против таких нечаянностей употреблялись
домашние испытанные средства: ушибленное место потрут бодягой или зарей,
дадут выпить святой водицы или пошепчут - и все пройдет.
Но угар случался частенько. Тогда все валяются вповалку по постелям;
слышится оханье, стоны; один обложит голову огурцами и повяжется
полотенцем, другой положит клюквы в уши и нюхает хрен, третий в одной
рубашке уйдет на мороз, четвертый просто валяется без чувств на полу.
Это случалось периодически один или два раза в месяц, потому что тепла
даром в трубу пускать не любили и закрывали печи, когда в них бегали еще
такие огоньки, как в "Роберте-Дьяволе". Ни к одной лежанке, ни к одной
печке нельзя было приложить руки: того и гляди, вскочит пузырь.
Однажды только однообразие их быта нарушилось уж подлинно нечаянным
случаем.
Когда, отдохнув после трудного обеда, все собрались к чаю, вдруг
пришел воротившийся из города обломовский мужик, и уж он доставал, доставал
из-за пазухи, наконец насилу достал скомканное письмо на имя Ильи Иваныча
Обломова.
Все обомлели; хозяйка даже изменилась немного в лице; глаза у всех
устремились и носы вытянулись по направлению к письму.
- Что за диковина! От кого это? - произнесла наконец барыня,
опомнившись.
Обломов взял письмо и с недоумением ворочал его в руках, не зная, что
с ним делать.
- Да ты где взял? - спросил он мужика. - Кто тебе дал?
- А на дворе, где я приставал в городе-то, слышь ты, - отвечал мужик,
- с пошты приходили два раза спрашивать, нет ли обломовских мужиков:
письмо, слышь, к барину есть.
- Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел с письмом-то. Да
верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли
вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я спросил,
что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости
отдать.
- А ты бы не брал, - сердито заметила барыня.
- Я и то не брал. На что, мол, нам письмо-то - нам не надо. Нам, мол,
не наказывали писем брать - я не смею: подите вы, с письмом-то! Да пошел
больно ругаться солдат-то: хотел начальству жаловаться; я и взял.
- Дурак! - сказала барыня.
- От кого ж бы это? - задумчиво говорил Обломов, рассматривая адрес. -
Рука как будто знакомая, право!
И письмо пошло ходить из рук в руки. Начались толки и догадки: от кого
и о чем оно могло быть? Все наконец стали в тупик.
Илья Иванович велел сыскать очки: их отыскивали часа полтора. Он надел
их и уже подумывал было вс
Прогневали мы господа бога, окаянные. Не бывать добру.
- Ах, не пугай, не стращай, родная! - прерывает хозяйка.
- Да, да, - продолжает та. - Пришли последние дни: восстанет язык на
язык, царство на царство... наступит светопреставление! - выговаривает
наконец Наталья Фаддеевна, и обе плачут горько.
Основания никакого к такому заключению со стороны Натальи Фаддеевны не
было, никто ни на кого не восставал, даже кометы в тот год не было, но у
старух бывают иногда темные предчувствия.
Изредка разве это провождение времени нарушится каким-нибудь нечаянным
случаем, когда, например, все угорят целым домом, от мала до велика.
Других болезней почти и не слыхать было в дому и деревне; разве
кто-нибудь напорется на какой-нибудь кол в темноте, или свернется с
сеновала, или с крыши свалится доска, да ударит по голове.
Но все это случалось редко, и против таких нечаянностей употреблялись
домашние испытанные средства: ушибленное место потрут бодягой или зарей,
дадут выпить святой водицы или пошепчут - и все пройдет.
Но угар случался частенько. Тогда все валяются вповалку по постелям;
слышится оханье, стоны; один обложит голову огурцами и повяжется
полотенцем, другой положит клюквы в уши и нюхает хрен, третий в одной
рубашке уйдет на мороз, четвертый просто валяется без чувств на полу.
Это случалось периодически один или два раза в месяц, потому что тепла
даром в трубу пускать не любили и закрывали печи, когда в них бегали еще
такие огоньки, как в "Роберте-Дьяволе". Ни к одной лежанке, ни к одной
печке нельзя было приложить руки: того и гляди, вскочит пузырь.
Однажды только однообразие их быта нарушилось уж подлинно нечаянным
случаем.
Когда, отдохнув после трудного обеда, все собрались к чаю, вдруг
пришел воротившийся из города обломовский мужик, и уж он доставал, доставал
из-за пазухи, наконец насилу достал скомканное письмо на имя Ильи Иваныча
Обломова.
Все обомлели; хозяйка даже изменилась немного в лице; глаза у всех
устремились и носы вытянулись по направлению к письму.
- Что за диковина! От кого это? - произнесла наконец барыня,
опомнившись.
Обломов взял письмо и с недоумением ворочал его в руках, не зная, что
с ним делать.
- Да ты где взял? - спросил он мужика. - Кто тебе дал?
- А на дворе, где я приставал в городе-то, слышь ты, - отвечал мужик,
- с пошты приходили два раза спрашивать, нет ли обломовских мужиков:
письмо, слышь, к барину есть.
- Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел с письмом-то. Да
верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли
вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я спросил,
что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости
отдать.
- А ты бы не брал, - сердито заметила барыня.
- Я и то не брал. На что, мол, нам письмо-то - нам не надо. Нам, мол,
не наказывали писем брать - я не смею: подите вы, с письмом-то! Да пошел
больно ругаться солдат-то: хотел начальству жаловаться; я и взял.
- Дурак! - сказала барыня.
- От кого ж бы это? - задумчиво говорил Обломов, рассматривая адрес. -
Рука как будто знакомая, право!
И письмо пошло ходить из рук в руки. Начались толки и догадки: от кого
и о чем оно могло быть? Все наконец стали в тупик.
Илья Иванович велел сыскать очки: их отыскивали часа полтора. Он надел
их и уже подумывал было вс