еральши ручку. Он был в восторге неописанном.
- Урра! - закричал он снова. - Вот теперь так уж выпьем шампанского!
Впрочем, и все были в восторге. Генеральша плакала, но теперь уж сле-
зами радости: союз, благословленный Фомою, тотчас же сделался в глазах
ее и приличным и священным, - а главное, она чувствовала, что Фома Фомич
отличился и что теперь уж останется с нею на веки веков. Все приживалки,
по крайней мере с виду, разделяли всеобщий восторг. Дядя то становился
перед матерью на колени и целовал ее руки, то бросался обнимать меня,
Бахчеева, Мизинчикова и Ежевикина. Илюшу он чуть было не задушил в своих
объятиях. Саша бросилась обнимать и целовать Настеньку, Прасковья
Ильинична обливалась слезами. Господин Бахчеев, заметив это, подошел к
ней - к ручке. Старикашка Ежевикин расчувствовался и плакал в углу, об-
тирая глаза своим клетчатым, вчерашним платком. В другом углу хныкал
Гаврила и с благоговением смотрел на Фому Фомича, а Фалалей рыдал во
весь голос, подходил ко всем и тоже целовал у всех руки. Все были подав-
лены чувством. Никто еще не начинал говорить, никто не объяснялся; каза-
лось, все уже было сказано; раздавались только радостные восклицания.
Никто не понимал еще, как это все вдруг так скоро и просто устроилось.
Знали только одно, что все это сделал Фома Фомич и что это факт насущный
и непреложный.
Но еще и пяти минут не прошло после всеобщего счастья, как вдруг меж-
ду нами явилась Татьяна Ивановна. Каким образом, каким чутьем могла она
так скоро, сидя у себя наверху, узнать про любовь и про свадьбу? Она
впорхнула с сияющим лицом, со слезами радости на глазах, в обольсти-
тельно изящном туалете (наверху она-таки успела переодеться) и прямо, с
громкими криками, бросилась обнимать Настеньку.
- Настенька, Настенька! ты любила его, а я и не знала, - вскричала
она. - Боже! они любили друг друга, они страдали в тишине, втайне! их
преследовали! Какой роман! Настя, голубчик мой, скажи мне всю правду:
неужели ты в самом деле любишь этого безумца?
Вместо ответа Настя обняла ее и поцеловала.
- Боже, какой очаровательный роман! - и Татьяна Ивановна захлопала от
восторга в ладоши. - Слушай, Настя, слушай, ангел мой: все эти мужчины,
все до единого - неблагодарные, изверги и не стоят нашей любви. Но, мо-
жет быть, он лучший из них. Подойди ко мне, безумец! - вскричала она,
обращаясь к дяде и хватая его за руку, - неужели ты влюблен? неужели ты
способен любить? Смотри на меня: я хочу посмотреть тебе в глаза; я хочу
видеть, лгут ли эти глаза или нет? Нет, нет, они не лгут: в них сияет
любовь. О, как я счастлива! Настенька, друг мой, послушай, ты не богата:
я подарю тебе тридцать тысяч. Возьми, ради бога! Мне не надо, не надо;
мне еще много останется. Нет, нет, нет, нет! - закричала она и замахала
руками, увидя, что Настя хочет отказаться. - Молчите и вы, Егор Ильич,
это не ваше дело. Нет, Настя, я уж так положила - тебе подарить; я давно
хотела тебе подарить и только дожидалась первой любви твоей... Я буду
смотреть на ваше счастье. Ты обидишь меня, если не возьмешь; я буду пла-
кать, Настя... Нет, нет, нет, и нет!
Татьяна Ивановна была в таком восторге, что в эту минуту, по крайней
мере, невозможно, даже жаль было ей возражать. На это и не решились, а
отложили до другого времени. Она бросилась целовать генеральшу, Перепе-
лицыну - всех нас. Бахчеев почтительнейшим образом пр
- Урра! - закричал он снова. - Вот теперь так уж выпьем шампанского!
Впрочем, и все были в восторге. Генеральша плакала, но теперь уж сле-
зами радости: союз, благословленный Фомою, тотчас же сделался в глазах
ее и приличным и священным, - а главное, она чувствовала, что Фома Фомич
отличился и что теперь уж останется с нею на веки веков. Все приживалки,
по крайней мере с виду, разделяли всеобщий восторг. Дядя то становился
перед матерью на колени и целовал ее руки, то бросался обнимать меня,
Бахчеева, Мизинчикова и Ежевикина. Илюшу он чуть было не задушил в своих
объятиях. Саша бросилась обнимать и целовать Настеньку, Прасковья
Ильинична обливалась слезами. Господин Бахчеев, заметив это, подошел к
ней - к ручке. Старикашка Ежевикин расчувствовался и плакал в углу, об-
тирая глаза своим клетчатым, вчерашним платком. В другом углу хныкал
Гаврила и с благоговением смотрел на Фому Фомича, а Фалалей рыдал во
весь голос, подходил ко всем и тоже целовал у всех руки. Все были подав-
лены чувством. Никто еще не начинал говорить, никто не объяснялся; каза-
лось, все уже было сказано; раздавались только радостные восклицания.
Никто не понимал еще, как это все вдруг так скоро и просто устроилось.
Знали только одно, что все это сделал Фома Фомич и что это факт насущный
и непреложный.
Но еще и пяти минут не прошло после всеобщего счастья, как вдруг меж-
ду нами явилась Татьяна Ивановна. Каким образом, каким чутьем могла она
так скоро, сидя у себя наверху, узнать про любовь и про свадьбу? Она
впорхнула с сияющим лицом, со слезами радости на глазах, в обольсти-
тельно изящном туалете (наверху она-таки успела переодеться) и прямо, с
громкими криками, бросилась обнимать Настеньку.
- Настенька, Настенька! ты любила его, а я и не знала, - вскричала
она. - Боже! они любили друг друга, они страдали в тишине, втайне! их
преследовали! Какой роман! Настя, голубчик мой, скажи мне всю правду:
неужели ты в самом деле любишь этого безумца?
Вместо ответа Настя обняла ее и поцеловала.
- Боже, какой очаровательный роман! - и Татьяна Ивановна захлопала от
восторга в ладоши. - Слушай, Настя, слушай, ангел мой: все эти мужчины,
все до единого - неблагодарные, изверги и не стоят нашей любви. Но, мо-
жет быть, он лучший из них. Подойди ко мне, безумец! - вскричала она,
обращаясь к дяде и хватая его за руку, - неужели ты влюблен? неужели ты
способен любить? Смотри на меня: я хочу посмотреть тебе в глаза; я хочу
видеть, лгут ли эти глаза или нет? Нет, нет, они не лгут: в них сияет
любовь. О, как я счастлива! Настенька, друг мой, послушай, ты не богата:
я подарю тебе тридцать тысяч. Возьми, ради бога! Мне не надо, не надо;
мне еще много останется. Нет, нет, нет, нет! - закричала она и замахала
руками, увидя, что Настя хочет отказаться. - Молчите и вы, Егор Ильич,
это не ваше дело. Нет, Настя, я уж так положила - тебе подарить; я давно
хотела тебе подарить и только дожидалась первой любви твоей... Я буду
смотреть на ваше счастье. Ты обидишь меня, если не возьмешь; я буду пла-
кать, Настя... Нет, нет, нет, и нет!
Татьяна Ивановна была в таком восторге, что в эту минуту, по крайней
мере, невозможно, даже жаль было ей возражать. На это и не решились, а
отложили до другого времени. Она бросилась целовать генеральшу, Перепе-
лицыну - всех нас. Бахчеев почтительнейшим образом пр