Фома, Фома!.. ты, впрочем, не очень распространяйся, Фома! - вскри-
чал дядя, с беспокойством смотря на страдальческое выражение в лице Нас-
теньки.
- Не столько невинность и доверчивость этой особы, сколько ее неопыт-
ность смущала меня, - продолжал Фома, как будто и не слыхав предостере-
жения дяди. - Я видел, что нежное чувство расцветает в ее сердце, как
вешняя роза, и невольно припоминал Петрарку, сказавшего, что "невинность
так часто бывает на волосок от погибели". Я вздыхал, стонал, и хотя за
эту девицу, чистую, как жемчужина, я готов был отдать всю кровь мою на
поруки, но кто мог мне поручиться за вас, Егор Ильич? Зная необузданное
стремление страстей ваших, зная, что вы всем готовы пожертвовать для ми-
нутного их удовлетворения, я вдруг погрузился в бездну ужаса и опасений
насчет судьбы наиблагороднейшей из девиц...
- Фома! неужели ты мог это подумать? - вскричал дядя.
- С замиранием моего сердца я следил за вами. Если хотите узнать о
том, как я страдал, спросите у Шекспира: он расскажет вам в своем "Гам-
лете" о состоянии души моей. Я сделался мнителен и ужасен. В беспо-
койстве моем, в негодовании моем я видел все в черном цвете, и это был
не тот "черный цвет", о котором поется в известном романсе, - будьте
уверены! Оттого-то и видели вы мое тогдашнее желание удалить ее из этого
дома: я хотел спасти ее; оттого-то и видели вы меня во все последнее
время раздражительным и злобствующим на весь род человеческий, О! кто
примирит меня теперь с человечеством? Чувствую, что я, может быть, был
взыскателен и несправедлив к гостям вашим, к племяннику вашему, к госпо-
дину Бахчееву, требуя от него астрономии; но кто обвинит меня за тогдаш-
нее состояние души моей? Ссылаясь опять на Шекспира, скажу, что будущ-
ность представлялась мне как мрачный омут неведомой глубины, на дне ко-
торого лежал крокодил. Я чувствовал, что моя обязанность предупредить
несчастие, что я поставлен, что я произведен для этого, - и что же? вы
не поняли наиблагороднейших побуждений души моей и платили мне во все
это время злобой, неблагодарностью, насмешками, унижениями...
- Фома! если так... конечно, я чувствую... - вскричал дядя в чрезвы-
чайном волнении.
- Если вы действительно чувствуете, полковник, то благоволите дослу-
шать, а не прерывать меня. Продолжаю: вся вина моя, следственно, состоя-
ла в том, что я слишком убивался о судьбе и счастье этого дитяти; ибо
она еще дитя перед вами. Высочайшая любовь к человечеству сделала меня в
это время каким-то бесом гнева и мнительности. Я готов был кидаться на
людей и терзать их. И знаете ли, Егор Ильич, что все поступки ваши, как
нарочно, поминутно подтверждали мою мнительность и удостоверяли меня во
всех подозрениях моих? Знаете ли, что вчера, когда вы осыпали меня своим
золотом, чтоб удалить меня от себя, я подумал: "Он удаляет от себя в ли-
це моем свою совесть, чтоб удобнее совершить преступление..."
- Фома, Фома! неужели ты это думал вчера? - с ужасом вскричал дядя. -
Господи боже, а я-то ничего и не подозревал!
- Само небо внушило мне эти подозрения, - продолжал Фома. - И решите
сами, что мог я подумать, когда слепой случай привел меня в тот же вечер
к той роковой скамейке в саду? Что почувствовал я в эту минуту - о боже!
- увидев наконец собственными своими глазами, что все подозрения мои оп-
равдались вдруг самым блистательным образом? Но мне еще оставалась одна
чал дядя, с беспокойством смотря на страдальческое выражение в лице Нас-
теньки.
- Не столько невинность и доверчивость этой особы, сколько ее неопыт-
ность смущала меня, - продолжал Фома, как будто и не слыхав предостере-
жения дяди. - Я видел, что нежное чувство расцветает в ее сердце, как
вешняя роза, и невольно припоминал Петрарку, сказавшего, что "невинность
так часто бывает на волосок от погибели". Я вздыхал, стонал, и хотя за
эту девицу, чистую, как жемчужина, я готов был отдать всю кровь мою на
поруки, но кто мог мне поручиться за вас, Егор Ильич? Зная необузданное
стремление страстей ваших, зная, что вы всем готовы пожертвовать для ми-
нутного их удовлетворения, я вдруг погрузился в бездну ужаса и опасений
насчет судьбы наиблагороднейшей из девиц...
- Фома! неужели ты мог это подумать? - вскричал дядя.
- С замиранием моего сердца я следил за вами. Если хотите узнать о
том, как я страдал, спросите у Шекспира: он расскажет вам в своем "Гам-
лете" о состоянии души моей. Я сделался мнителен и ужасен. В беспо-
койстве моем, в негодовании моем я видел все в черном цвете, и это был
не тот "черный цвет", о котором поется в известном романсе, - будьте
уверены! Оттого-то и видели вы мое тогдашнее желание удалить ее из этого
дома: я хотел спасти ее; оттого-то и видели вы меня во все последнее
время раздражительным и злобствующим на весь род человеческий, О! кто
примирит меня теперь с человечеством? Чувствую, что я, может быть, был
взыскателен и несправедлив к гостям вашим, к племяннику вашему, к госпо-
дину Бахчееву, требуя от него астрономии; но кто обвинит меня за тогдаш-
нее состояние души моей? Ссылаясь опять на Шекспира, скажу, что будущ-
ность представлялась мне как мрачный омут неведомой глубины, на дне ко-
торого лежал крокодил. Я чувствовал, что моя обязанность предупредить
несчастие, что я поставлен, что я произведен для этого, - и что же? вы
не поняли наиблагороднейших побуждений души моей и платили мне во все
это время злобой, неблагодарностью, насмешками, унижениями...
- Фома! если так... конечно, я чувствую... - вскричал дядя в чрезвы-
чайном волнении.
- Если вы действительно чувствуете, полковник, то благоволите дослу-
шать, а не прерывать меня. Продолжаю: вся вина моя, следственно, состоя-
ла в том, что я слишком убивался о судьбе и счастье этого дитяти; ибо
она еще дитя перед вами. Высочайшая любовь к человечеству сделала меня в
это время каким-то бесом гнева и мнительности. Я готов был кидаться на
людей и терзать их. И знаете ли, Егор Ильич, что все поступки ваши, как
нарочно, поминутно подтверждали мою мнительность и удостоверяли меня во
всех подозрениях моих? Знаете ли, что вчера, когда вы осыпали меня своим
золотом, чтоб удалить меня от себя, я подумал: "Он удаляет от себя в ли-
це моем свою совесть, чтоб удобнее совершить преступление..."
- Фома, Фома! неужели ты это думал вчера? - с ужасом вскричал дядя. -
Господи боже, а я-то ничего и не подозревал!
- Само небо внушило мне эти подозрения, - продолжал Фома. - И решите
сами, что мог я подумать, когда слепой случай привел меня в тот же вечер
к той роковой скамейке в саду? Что почувствовал я в эту минуту - о боже!
- увидев наконец собственными своими глазами, что все подозрения мои оп-
равдались вдруг самым блистательным образом? Но мне еще оставалась одна