олосами и с проседью, выстриженный под гребенку, с багровым,
круглым лицом, с маленькими, налитыми кровью глазами, в высоком волося-
ном галстухе, застегнутом сзади пряжкой, во фраке необыкновенно истас-
канном, в пуху и в сене, и сильно лопнувшем под мышкой, в pantalon
impossible и при фуражке, засаленной до невероятности, которую он держал
на отлете. Этот господин был совершенно пьян. Выйдя на средину комнаты,
он остановился, покачиваясь и тюкая вперед носом, в пьяном раздумье: по-
том медленно во весь рот улыбнулся.
- Извините, господа, - проговорил он, - я... того... (тут он щелкнул
по воротнику) получил!
Генеральша немедленно приняла вид оскорбленного достоинства. Фома,
сидя в кресле, иронически обмеривал взглядом эксцентрического гостя.
Бахчеев смотрел на него с недоумением, сквозь которое проглядывало, од-
нако, некоторое сочувствие. Смущение же дяди было невероятное; он всею
душою страдал за Коровкина.
- Коровкин! - начал было он, - послушайте!
- Атанде-с, - прервал Коровкин. Рекомендуясь: дитя природы... Но что
я вижу? Здесь дамы... А зачем же ты не сказал мне, подлец, что у тебя
здесь дамы? - прибавил он, с плутовскою улыбкою смотря на дядю, - ниче-
го? не робей!.. представимся и прекрасному полу... Прелестные дамы! -
начал он, с трудом ворочая язык и завязывая на каждом слове, - вы видите
несчастного, который... ну, да уж и так далее... Остальное не договари-
вается... Музыканты! польку!
- А не хотите ли заснуть? - спросил Мизинчиков, спокойно подходя к
Коровкину.
- Заснуть? Да вы с оскорблением говорите?
- Нисколько. Знаете, с дороги полезно...
- Никогда! - с негодованием отвечал Коровкин. - Ты думаешь, я пьян? -
нимало... А впрочем, где у вас спят?
- Пойдемте, я вас сейчас проведу.
- Куда? в сарай? Нет, брат, не надуешь! Я уж там ночевал... А впро-
чем, веди... С хорошим человеком отчего не пойти?.. Подушки не надо; во-
енному человеку не надо подушки. А ты мне, брат, диванчик, диванчик со-
чини... Да, слушай, - прибавил он останавливаясь, - ты, я вижу, малый
теплый; сочини-ка ты мне того... понимаешь? ромео, так только, чтоб муху
задавить... единственно, чтоб муху задавить, одну, то есть рюмочку.
- Хорошо, хорошо! - отвечал Мизинчиков.
- Хорошо... Да ты постой, ведь надо ж проститься... Adieu, mesdames и
mesdemoiselles!.. Вы, так сказать, пронзили... Ну, да уж нечего! после
объяснимся... а только разбудите меня, как начнется... или за пять минут
до начала... а без меня не начинать! слышите? не начинать!..
И веселый господин скрылся за Мизинчиковым.
Все молчали. Недоумение еще продолжалось. Наконец Фома начал понемно-
гу, молча и неслышно, хихикать; смех его разрастался все более и более в
хохот. Видя это, повеселела и генеральша, хотя все еще выражение оскорб-
ленного достоинства сохранялось в лице ее. Невольный смех начинал поды-
маться со всех сторон. Дядя стоял как ошеломленный, краснея до слез и
некоторое время не в состоянии вымолвить слова.
- Господи боже! - проговорил он наконец, - кто ж это знал? но ведь...
ведь это со всяким же может случиться. Фома, уверяю тебя, что это чест-
нейший, благороднейший и даже чрезвычайно начитанный человек. Фома...
вот ты увидишь!..
- Вижу-с, вижу-с, - отвечал Фома, задыхаясь от смеха, - необыкновенно
начитанный, именно начитанный!
- Про железные дороги как говорит-с! - заметил в
круглым лицом, с маленькими, налитыми кровью глазами, в высоком волося-
ном галстухе, застегнутом сзади пряжкой, во фраке необыкновенно истас-
канном, в пуху и в сене, и сильно лопнувшем под мышкой, в pantalon
impossible и при фуражке, засаленной до невероятности, которую он держал
на отлете. Этот господин был совершенно пьян. Выйдя на средину комнаты,
он остановился, покачиваясь и тюкая вперед носом, в пьяном раздумье: по-
том медленно во весь рот улыбнулся.
- Извините, господа, - проговорил он, - я... того... (тут он щелкнул
по воротнику) получил!
Генеральша немедленно приняла вид оскорбленного достоинства. Фома,
сидя в кресле, иронически обмеривал взглядом эксцентрического гостя.
Бахчеев смотрел на него с недоумением, сквозь которое проглядывало, од-
нако, некоторое сочувствие. Смущение же дяди было невероятное; он всею
душою страдал за Коровкина.
- Коровкин! - начал было он, - послушайте!
- Атанде-с, - прервал Коровкин. Рекомендуясь: дитя природы... Но что
я вижу? Здесь дамы... А зачем же ты не сказал мне, подлец, что у тебя
здесь дамы? - прибавил он, с плутовскою улыбкою смотря на дядю, - ниче-
го? не робей!.. представимся и прекрасному полу... Прелестные дамы! -
начал он, с трудом ворочая язык и завязывая на каждом слове, - вы видите
несчастного, который... ну, да уж и так далее... Остальное не договари-
вается... Музыканты! польку!
- А не хотите ли заснуть? - спросил Мизинчиков, спокойно подходя к
Коровкину.
- Заснуть? Да вы с оскорблением говорите?
- Нисколько. Знаете, с дороги полезно...
- Никогда! - с негодованием отвечал Коровкин. - Ты думаешь, я пьян? -
нимало... А впрочем, где у вас спят?
- Пойдемте, я вас сейчас проведу.
- Куда? в сарай? Нет, брат, не надуешь! Я уж там ночевал... А впро-
чем, веди... С хорошим человеком отчего не пойти?.. Подушки не надо; во-
енному человеку не надо подушки. А ты мне, брат, диванчик, диванчик со-
чини... Да, слушай, - прибавил он останавливаясь, - ты, я вижу, малый
теплый; сочини-ка ты мне того... понимаешь? ромео, так только, чтоб муху
задавить... единственно, чтоб муху задавить, одну, то есть рюмочку.
- Хорошо, хорошо! - отвечал Мизинчиков.
- Хорошо... Да ты постой, ведь надо ж проститься... Adieu, mesdames и
mesdemoiselles!.. Вы, так сказать, пронзили... Ну, да уж нечего! после
объяснимся... а только разбудите меня, как начнется... или за пять минут
до начала... а без меня не начинать! слышите? не начинать!..
И веселый господин скрылся за Мизинчиковым.
Все молчали. Недоумение еще продолжалось. Наконец Фома начал понемно-
гу, молча и неслышно, хихикать; смех его разрастался все более и более в
хохот. Видя это, повеселела и генеральша, хотя все еще выражение оскорб-
ленного достоинства сохранялось в лице ее. Невольный смех начинал поды-
маться со всех сторон. Дядя стоял как ошеломленный, краснея до слез и
некоторое время не в состоянии вымолвить слова.
- Господи боже! - проговорил он наконец, - кто ж это знал? но ведь...
ведь это со всяким же может случиться. Фома, уверяю тебя, что это чест-
нейший, благороднейший и даже чрезвычайно начитанный человек. Фома...
вот ты увидишь!..
- Вижу-с, вижу-с, - отвечал Фома, задыхаясь от смеха, - необыкновенно
начитанный, именно начитанный!
- Про железные дороги как говорит-с! - заметил в