час же нашелся: в кратких, но сильных словах изобразил
он достоинства Настеньки и провозгласил тост за здоровье отсутствующей.
Дядя, за минуту сконфуженный и страдавший, готов был теперь обнимать Фо-
му Фомича. Вообще жених и невеста как будто стыдились друг друга и свое-
го счастья, - и я заметил: с самого благословения еще они не сказали меж
собою ни слова, даже как будто избегали глядеть друг на друга. Когда
встали из-за стола, дядя вдруг исчез неизвеcтно куда. Отыскивая его, я
забрел на террасу. Там, сидя в кресле, за кофеем, ораторствовал Фома,
сильно подкураженный. Около него были только Ежевикин, Бахчеев и Мизин-
чиков. Я остановился послушать.
- Почему, - кричал Фома, - почему я готов сейчас же идти на костер за
мои убеждения? А почему из вас никто не в состоянии пойти на костер? По-
чему, почему?
- Да костер это уж и лишнее будет, Фома Фомич, на костер-то-с! - тру-
нил Ежевикин. - Ну, что толку? Во-первых, и больно-с, а во-вторых, сож-
гут - что останется?
- Что останется? Благородный пепел останется. Но где тебе понять, где
тебе оценить меня! Для вас не существует великих людей, кроме каких-то
там Цезарей да Александров Македонских! А что сделали твои Цезари? кого
осчастливили? Что сделал твой хваленый Александр Македонский? Всю зем-
лю-то завоевал? Да ты дай мне такую же фалангу, так и я завоюю, и ты за-
воюешь, и он завоюет... Зато он убил добродетельного Клита, а я не уби-
вал добродетельного Клита... Мальчишка! прохвост! розог бы дать ему, а
не прославлять во всемирной истории... да уж вместе и Цезарю!
- Цезаря-то хоть пощадите, Фома Фомич!
- Не пощажу дурака! - кричал Фома.
- И не щади! - с жаром подхватил Степан Алексеевич, тоже подвыпивший,
- нечего их щадить; все они прыгуны, все только бы на одной ножке повер-
теться! колбасники! Вон один давеча стипендию какую-то хотел учредить. А
что такое стипендия? Черт ее и знает, что она значит! Об заклад побьюсь,
какая-нибудь новая пакость. А тот, другой, давеча-то в благородном об-
ществе, вензеля пишет да рому просит! По-моему, отчего не выпить? Да ты
пей, пей, да и перегородку сделай, а потом, пожалуй, и опять пей... Не-
чего их щадить! все мошенники! Один только ты ученый, Фома!
Бахчеев, если отдавался кому, то отдавался весь, безусловно и безо
всякой критики.
Я отыскал дядю в саду, у пруда, в самом уединенном месте. Он был с
Настенькой. Увидя меня, Настенька стрельнула в кусты, как будто винова-
тая. Дядя пошел ко мне навстречу с сиявшим лицом; в глазах его стояли
слезы восторга. Он взял меня за обе руки и крепко сжал их.
- Друг мой! - сказал он, - я до сих пор как будто не верю моему
счастью... Настя тоже. Мы только дивимся и прославляем всевышнего. Сей-
час она плакала. Поверишь ли, до сих пор я как-то не опомнился, как-то
растерялся весь: и верю и не верю! И за что это мне? за что? что я сде-
лал? чем я заслужил?
- Если кто заслужил, дядюшка, то это вы, - сказал я с увлечением. - Я
еще не видал такого честного, такого прекрасного, такого добрейшего че-
ловека, как вы...
- Нет, Сережа, нет, это слишком, - отвечал он, как бы с сожалением. -
То-то и худо, что мы добры ( то есть я про себя одного говорю), когда
нам хорошо; а когда худо, так и не подступайся близко! Вот мы только
сейчас толковали об этом с Настей. Сколько ни сиял передо мною Фома, а,
поверишь ли? я, может быть, до самого сегодня не совсем
он достоинства Настеньки и провозгласил тост за здоровье отсутствующей.
Дядя, за минуту сконфуженный и страдавший, готов был теперь обнимать Фо-
му Фомича. Вообще жених и невеста как будто стыдились друг друга и свое-
го счастья, - и я заметил: с самого благословения еще они не сказали меж
собою ни слова, даже как будто избегали глядеть друг на друга. Когда
встали из-за стола, дядя вдруг исчез неизвеcтно куда. Отыскивая его, я
забрел на террасу. Там, сидя в кресле, за кофеем, ораторствовал Фома,
сильно подкураженный. Около него были только Ежевикин, Бахчеев и Мизин-
чиков. Я остановился послушать.
- Почему, - кричал Фома, - почему я готов сейчас же идти на костер за
мои убеждения? А почему из вас никто не в состоянии пойти на костер? По-
чему, почему?
- Да костер это уж и лишнее будет, Фома Фомич, на костер-то-с! - тру-
нил Ежевикин. - Ну, что толку? Во-первых, и больно-с, а во-вторых, сож-
гут - что останется?
- Что останется? Благородный пепел останется. Но где тебе понять, где
тебе оценить меня! Для вас не существует великих людей, кроме каких-то
там Цезарей да Александров Македонских! А что сделали твои Цезари? кого
осчастливили? Что сделал твой хваленый Александр Македонский? Всю зем-
лю-то завоевал? Да ты дай мне такую же фалангу, так и я завоюю, и ты за-
воюешь, и он завоюет... Зато он убил добродетельного Клита, а я не уби-
вал добродетельного Клита... Мальчишка! прохвост! розог бы дать ему, а
не прославлять во всемирной истории... да уж вместе и Цезарю!
- Цезаря-то хоть пощадите, Фома Фомич!
- Не пощажу дурака! - кричал Фома.
- И не щади! - с жаром подхватил Степан Алексеевич, тоже подвыпивший,
- нечего их щадить; все они прыгуны, все только бы на одной ножке повер-
теться! колбасники! Вон один давеча стипендию какую-то хотел учредить. А
что такое стипендия? Черт ее и знает, что она значит! Об заклад побьюсь,
какая-нибудь новая пакость. А тот, другой, давеча-то в благородном об-
ществе, вензеля пишет да рому просит! По-моему, отчего не выпить? Да ты
пей, пей, да и перегородку сделай, а потом, пожалуй, и опять пей... Не-
чего их щадить! все мошенники! Один только ты ученый, Фома!
Бахчеев, если отдавался кому, то отдавался весь, безусловно и безо
всякой критики.
Я отыскал дядю в саду, у пруда, в самом уединенном месте. Он был с
Настенькой. Увидя меня, Настенька стрельнула в кусты, как будто винова-
тая. Дядя пошел ко мне навстречу с сиявшим лицом; в глазах его стояли
слезы восторга. Он взял меня за обе руки и крепко сжал их.
- Друг мой! - сказал он, - я до сих пор как будто не верю моему
счастью... Настя тоже. Мы только дивимся и прославляем всевышнего. Сей-
час она плакала. Поверишь ли, до сих пор я как-то не опомнился, как-то
растерялся весь: и верю и не верю! И за что это мне? за что? что я сде-
лал? чем я заслужил?
- Если кто заслужил, дядюшка, то это вы, - сказал я с увлечением. - Я
еще не видал такого честного, такого прекрасного, такого добрейшего че-
ловека, как вы...
- Нет, Сережа, нет, это слишком, - отвечал он, как бы с сожалением. -
То-то и худо, что мы добры ( то есть я про себя одного говорю), когда
нам хорошо; а когда худо, так и не подступайся близко! Вот мы только
сейчас толковали об этом с Настей. Сколько ни сиял передо мною Фома, а,
поверишь ли? я, может быть, до самого сегодня не совсем