полголоса Ежевикин.
- Фома!..- вскричал было дядя, но всеобщий хохот покрыл слова его.
Фома Фомич так и заливался. Видя это, рассмеялся и дядя.
- Ну, да что тут! - сказал он с увлечением. - Ты великодушен, Фома, у
тебя великое сердце: ты составил мое счастье... ты же простишь и Коров-
кину.
Не смеялась одна только Настенька. Полными любовью глазами смотрела
она на жениха своего и как будто хотела вымолвить: "Какой ты, однако ж,
прекрасный, какой добрый, какой благороднейший человек, и как я люблю
тебя!"
V
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Торжество Фомы было полное и непоколебимое. Действительно, без него
ничего бы не устроилось, и совершившийся факт подавлял все сомнения и
возражения. Благодарность осчастливленных была безгранична. Дядя и Нас-
тенька так и замахали на меня руками, когда я попробовал было слегка на-
мекнуть, каким процессом получилось согласие Фомы на их свадьбу. Са-
шенька кричала: "Добрый, добрый Фома Фомич; я ему подушку гарусом
вышью!" - и даже пристыдила меня за мое жестокосердие. Новообращенный
Степан Алексеич, кажется, задушил бы меня, если б мне вздумалось сказать
при нем что-нибудь непочтительное про Фому Фомича. Он теперь ходил за
Фомой, как собачка, смотрел на него с благоговением и к каждому слову
его прибавлял: " Благороднейший ты человек, Фома! ученый ты человек, Фо-
ма!" Что ж касается Ежевикина, то он был в самой последней степени вос-
торга. Старикашка давным-давно видел, что Настенька вскружила голову
Егору Ильичу, и с тех пор наяву и во сне только и грезил о том, как бы
выдать за него свою дочку. Он тянул дело до последней невозможности и
отказался уже тогда, когда невозможно было не отказаться. Фома перестро-
ил дело. Разумеется, старик, несмотря на свой восторг, понимал Фому Фо-
мича насквозь; словом, было ясно, что Фома Фомич воцарился в этом доме
навеки и что тиранству его теперь уже не будет конца. Известно, что са-
мые неприятнейшие, самые капризнейшие люди хоть на время, да укрощаются,
когда удовлетворят их желаниям. Фома Фомич, совершенно напротив, как-то
еще больше глупел при удачах и задирал нос все выше и выше. Перед самым
обедом, переменив белье и переодевшись, он уселся в кресле, позвал дядю
и, в присутствии всего семейства, стал читать ему новую проповедь.
- Полковник! - начал он, - вы вступаете в законный брак. Понимаете ли
вы ту обязанность...
И так далее и так далее; представьте себе десять страниц формата
"Journal des Debats", самой мелкой печати, наполненных самым диким вздо-
ром, в котором не было ровно ничего об обязанностях, а были только самые
бесстыдные похвалы уму, кротости, великодушию, мужеству и бескорыстию
его самого, Фомы Фомича. Все были голодны; всем хотелось обедать; но,
несмотря на то, никто не смел противоречить и все с благоговением дослу-
шали всю дичь до конца; даже Бахчеев, при всем своем мучительном аппети-
те, просидел, не шелохнувшись, в самой полной почтительности. Удовлетво-
рившись собственным красноречием, Фома Фомич наконец развеселился и даже
довольно сильно подпил за обедом, провозглашая самые необыкновенные тос-
ты. Он принялся острить и подшучивать, разумеется, насчет молодых. Все
хохотали и аплодировали. Но некоторые из шуток были до такой степени
сальны и недвусмысленны, что даже Бахчеев сконфузился. Наконец Настенька
вскочила из-за стола и убежала. Это привело Фому Фомича в неописанный
восторг; но он тот
- Фома!..- вскричал было дядя, но всеобщий хохот покрыл слова его.
Фома Фомич так и заливался. Видя это, рассмеялся и дядя.
- Ну, да что тут! - сказал он с увлечением. - Ты великодушен, Фома, у
тебя великое сердце: ты составил мое счастье... ты же простишь и Коров-
кину.
Не смеялась одна только Настенька. Полными любовью глазами смотрела
она на жениха своего и как будто хотела вымолвить: "Какой ты, однако ж,
прекрасный, какой добрый, какой благороднейший человек, и как я люблю
тебя!"
V
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Торжество Фомы было полное и непоколебимое. Действительно, без него
ничего бы не устроилось, и совершившийся факт подавлял все сомнения и
возражения. Благодарность осчастливленных была безгранична. Дядя и Нас-
тенька так и замахали на меня руками, когда я попробовал было слегка на-
мекнуть, каким процессом получилось согласие Фомы на их свадьбу. Са-
шенька кричала: "Добрый, добрый Фома Фомич; я ему подушку гарусом
вышью!" - и даже пристыдила меня за мое жестокосердие. Новообращенный
Степан Алексеич, кажется, задушил бы меня, если б мне вздумалось сказать
при нем что-нибудь непочтительное про Фому Фомича. Он теперь ходил за
Фомой, как собачка, смотрел на него с благоговением и к каждому слову
его прибавлял: " Благороднейший ты человек, Фома! ученый ты человек, Фо-
ма!" Что ж касается Ежевикина, то он был в самой последней степени вос-
торга. Старикашка давным-давно видел, что Настенька вскружила голову
Егору Ильичу, и с тех пор наяву и во сне только и грезил о том, как бы
выдать за него свою дочку. Он тянул дело до последней невозможности и
отказался уже тогда, когда невозможно было не отказаться. Фома перестро-
ил дело. Разумеется, старик, несмотря на свой восторг, понимал Фому Фо-
мича насквозь; словом, было ясно, что Фома Фомич воцарился в этом доме
навеки и что тиранству его теперь уже не будет конца. Известно, что са-
мые неприятнейшие, самые капризнейшие люди хоть на время, да укрощаются,
когда удовлетворят их желаниям. Фома Фомич, совершенно напротив, как-то
еще больше глупел при удачах и задирал нос все выше и выше. Перед самым
обедом, переменив белье и переодевшись, он уселся в кресле, позвал дядю
и, в присутствии всего семейства, стал читать ему новую проповедь.
- Полковник! - начал он, - вы вступаете в законный брак. Понимаете ли
вы ту обязанность...
И так далее и так далее; представьте себе десять страниц формата
"Journal des Debats", самой мелкой печати, наполненных самым диким вздо-
ром, в котором не было ровно ничего об обязанностях, а были только самые
бесстыдные похвалы уму, кротости, великодушию, мужеству и бескорыстию
его самого, Фомы Фомича. Все были голодны; всем хотелось обедать; но,
несмотря на то, никто не смел противоречить и все с благоговением дослу-
шали всю дичь до конца; даже Бахчеев, при всем своем мучительном аппети-
те, просидел, не шелохнувшись, в самой полной почтительности. Удовлетво-
рившись собственным красноречием, Фома Фомич наконец развеселился и даже
довольно сильно подпил за обедом, провозглашая самые необыкновенные тос-
ты. Он принялся острить и подшучивать, разумеется, насчет молодых. Все
хохотали и аплодировали. Но некоторые из шуток были до такой степени
сальны и недвусмысленны, что даже Бахчеев сконфузился. Наконец Настенька
вскочила из-за стола и убежала. Это привело Фому Фомича в неописанный
восторг; но он тот