й, мусье, же-ле-парль-эн-пе ...
Не знаю, грустная ли фигура Гаврилы при произношении французской фра-
зы была причиною, или предугадывалось всеми желание Фомы, чтоб все зас-
меялись, но только все так и покатились со смеху, лишь только Гаврила
пошевелил языком. Даже генеральша изволила засмеяться. Анфиса Петровна,
упав на спинку дивана, взвизгивала, закрываясь веером. Смешнее всего по-
казалось то, что Гаврила, видя, во что превратился экзамен, не выдержал,
плюнул и с укоризною произнес: "Вот до какого сраму дожил на старости
лет!"
Фома Фомич встрепенулся.
- Что? что ты сказал? Грубиянить вздумал?
- Нет. Фома Фомич, - с достоинством отвечал Гаврила, - не грубиянство
слова мои, и не след мне, холопу, перед тобой, природным господином,
грубиянить. Но всяк человек образ божий на себе носит, образ его и подо-
бие. Мне уже шестьдесят третий год от роду. Отец мой Пугачева-изверга
помнит, а деда моего вместе с барином, Матвеем Никитичем, - дай бог им
царство небесное - Пугач на одной осине повесил, за что родитель мой от
покойного барина, Афанасья Матвеича, не в пример другим был почтен: ка-
мардином служил и дворецким свою жизнь скончал. Я же, сударь, Фома Фо-
мич, хотя и господский холоп, а такого сраму, как теперь, отродясь над
собой не видывал!
И с последним словом Гаврила развел руками и склонил голову. Дядя
следил за ним с беспокойством.
- Ну, полно, полно, Гаврила! - вскричал он, - нечего распростра-
няться; полно!
- Ничего, ничего, - проговорил Фома, слегка побледнев и улыбаясь с
натуги. - Пусть поговорит; это ведь все ваши плоды ...
- Все расскажу, - продолжал Гаврила с необыкновенным одушевлением, -
ничего не потаю! Руки свяжут, язык не завяжут! Уж на что я, Фома Фомич,
гнусный перед тобою выхожу человек, одно слово: раб, а и мне в обиду!
Услугой и подобострастьем я перед тобой завсегда обязан, для того, что
рабски рожден и всякую обязанность во страхе и трепете происходить дол-
жен. Книжку сочинять сядешь, я докучного обязан к тебе не допускать, для
того - это настоящая должность моя выходит. Прислужить, что понадобится,
- с моим полным удовольствием сделаю. А то, что на старости лет по-за-
морски лаять да перед людьми сраму набираться! Да я в людскую теперь не
могу сойти: "француз ты, говорят, француз!" Нет, сударь, Фома Фомич, не
один я, дурак, а уж и добрые люди начали говорить в один голос, что вы
как есть злющий человек теперь стали, а что барин наш перед вами все од-
но, что малый ребенок; что вы хоть породой и енаральский сын и сами, мо-
жет, немного до енарала не дослужили, но такой злющий, как то есть дол-
жен быть настоящей фурий.
Гаврила кончил. Я был вне себя от восторга. Фома Фомич сидел бледный
от ярости среди всеобщего замешательства и как будто не мог еще опом-
ниться от неожиданного нападения Гаврилы; как будто он в эту минуту еще
соображал: в какой степени должно ему рассердиться? Наконец воспоследо-
вал взрыв.
- Как! он смел обругать меня, - меня! да это бунт! - завизжал Фома и
вскочил со стула.
За ним вскочила генеральша и всплеснула руками. Началась суматоха.
Дядя бросился выталкивать преступного Гаврилу.
- В кандалы его, в кандалы! - кричала генеральша, - Сейчас же его в
город и в солдаты отдай, Егорушка! Не то не будет тебе моего благослове-
ния. Сейчас же на него колодку набей и в солдаты отдай!
- Как, - кричал Фома, -
Не знаю, грустная ли фигура Гаврилы при произношении французской фра-
зы была причиною, или предугадывалось всеми желание Фомы, чтоб все зас-
меялись, но только все так и покатились со смеху, лишь только Гаврила
пошевелил языком. Даже генеральша изволила засмеяться. Анфиса Петровна,
упав на спинку дивана, взвизгивала, закрываясь веером. Смешнее всего по-
казалось то, что Гаврила, видя, во что превратился экзамен, не выдержал,
плюнул и с укоризною произнес: "Вот до какого сраму дожил на старости
лет!"
Фома Фомич встрепенулся.
- Что? что ты сказал? Грубиянить вздумал?
- Нет. Фома Фомич, - с достоинством отвечал Гаврила, - не грубиянство
слова мои, и не след мне, холопу, перед тобой, природным господином,
грубиянить. Но всяк человек образ божий на себе носит, образ его и подо-
бие. Мне уже шестьдесят третий год от роду. Отец мой Пугачева-изверга
помнит, а деда моего вместе с барином, Матвеем Никитичем, - дай бог им
царство небесное - Пугач на одной осине повесил, за что родитель мой от
покойного барина, Афанасья Матвеича, не в пример другим был почтен: ка-
мардином служил и дворецким свою жизнь скончал. Я же, сударь, Фома Фо-
мич, хотя и господский холоп, а такого сраму, как теперь, отродясь над
собой не видывал!
И с последним словом Гаврила развел руками и склонил голову. Дядя
следил за ним с беспокойством.
- Ну, полно, полно, Гаврила! - вскричал он, - нечего распростра-
няться; полно!
- Ничего, ничего, - проговорил Фома, слегка побледнев и улыбаясь с
натуги. - Пусть поговорит; это ведь все ваши плоды ...
- Все расскажу, - продолжал Гаврила с необыкновенным одушевлением, -
ничего не потаю! Руки свяжут, язык не завяжут! Уж на что я, Фома Фомич,
гнусный перед тобою выхожу человек, одно слово: раб, а и мне в обиду!
Услугой и подобострастьем я перед тобой завсегда обязан, для того, что
рабски рожден и всякую обязанность во страхе и трепете происходить дол-
жен. Книжку сочинять сядешь, я докучного обязан к тебе не допускать, для
того - это настоящая должность моя выходит. Прислужить, что понадобится,
- с моим полным удовольствием сделаю. А то, что на старости лет по-за-
морски лаять да перед людьми сраму набираться! Да я в людскую теперь не
могу сойти: "француз ты, говорят, француз!" Нет, сударь, Фома Фомич, не
один я, дурак, а уж и добрые люди начали говорить в один голос, что вы
как есть злющий человек теперь стали, а что барин наш перед вами все од-
но, что малый ребенок; что вы хоть породой и енаральский сын и сами, мо-
жет, немного до енарала не дослужили, но такой злющий, как то есть дол-
жен быть настоящей фурий.
Гаврила кончил. Я был вне себя от восторга. Фома Фомич сидел бледный
от ярости среди всеобщего замешательства и как будто не мог еще опом-
ниться от неожиданного нападения Гаврилы; как будто он в эту минуту еще
соображал: в какой степени должно ему рассердиться? Наконец воспоследо-
вал взрыв.
- Как! он смел обругать меня, - меня! да это бунт! - завизжал Фома и
вскочил со стула.
За ним вскочила генеральша и всплеснула руками. Началась суматоха.
Дядя бросился выталкивать преступного Гаврилу.
- В кандалы его, в кандалы! - кричала генеральша, - Сейчас же его в
город и в солдаты отдай, Егорушка! Не то не будет тебе моего благослове-
ния. Сейчас же на него колодку набей и в солдаты отдай!
- Как, - кричал Фома, -