чтоб ты помог мне им пока-
зать... Сердце мое разбито, Сережа... но я должен, я обязан поступить со
всею строгостью. Справедливость неумолима!
- Но что же такое случилось, дядюшка?
- Я расстаюсь с Фомой, - произнес дядя решительным голосом.
- Дядюшка! - закричал я в восторге, - ничего лучше вы не могли выду-
мать! И если я хоть сколько-нибудь могу способствовать вашему решению,
то... располагайте мною во веки веков.
- Благодарю тебя, братец, благодарю! Но теперь уж все решено. Жду Фо-
му; я уже послал за ним. Или он, или я! Мы должны разлучиться. Или же
завтра Фома выйдет из этого дома, или, клянусь, бросаю все и поступаю
опять в гусары! Примут; дадут дивизион. Прочь всю эту систему! Теперь
все по-новому! На что это у тебя французская тетрадка? - с яростию зак-
ричал он, обращаясь к Гавриле. - Прочь ее! Сожги, растопчи, разорви! Я
твой господин, и я приказываю тебе не учиться французскому языку. Ты не
можешь, ты не смеешь меня не слушаться, потому что я твой господин, а не
Фома Фомич!..
- Слава те господи! - пробормотал про себя Гаврила. Дело, очевидно,
шло не на шутку.
- Друг мой! - продолжал дядя с глубоким чувством, - они требуют от
меня невозможного! Ты будешь судить меня; ты теперь станешь между ним и
мною, как беспристрастный судья. Ты не знаешь, ты не знаешь, чего они от
меня требовали, и, наконец, формально потребовали, все высказали! Но это
противно человеколюбию, благородству, чести... Я все расскажу тебе, но
сперва...
- Я уж все знаю, дядюшка! - вскричал я, перебивая его, - я угады-
ваю... Я сейчас разговаривал с Настасьей Евграфовной.
- Друг мой, теперь ни слова, ни слова об этом! - торопливо прервал он
меня, как будто испугавшись. - Потом я все сам расскажу тебе, но пока-
мест... Что ж? - закричал он вошедшему Видоплясову, - где же Фома Фомич?
Видоплясов явился с известием, что Фома Фомич "не желают прийти и на-
ходят требование явиться до несовместности грубым-с, так что Фома Фомич
очень изволили этим обидеться-с".
- Веди его! тащи его! сюда его! силою притащи его! - закричал дядя,
топая ногами.
Видоплясов, никогда не видавший своего барина в таком гневе, ретиро-
вался в испуге. Я удивился.
"Надо же быть чему-нибудь слишком важному, - подумал я - если человек
с таким характером способен дойти до такого гнева и до таких решений".
Несколько минут дядя молча ходил по комнате, как будто в борьбе сам с
собою.
- Ты, впрочем, не рви тетрадку, - сказал он наконец Гавриле. - Подож-
ди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. - Друг мой! -
прибавил он, обращаясь ко мне, - я, кажется, уж слишком сейчас закричал.
Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без
обид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушел
отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу - а? как ты дума-
ешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
- Вы боитесь, дядюшка? вы раскаиваетесь? - сказал я, пристально смот-
ря на него.
- Нет, нет, друг мой, не раскаиваюсь! - вскричал он с удвоенным оду-
шевлением. - Я уж теперь ничего больше не боюсь. Я принял решительные
меры, самые решительные! Ты не знаешь, ты не можешь себе вообразить, че-
го они от меня потребовали! Неужели ж я должен был согласиться? Нет, я
докажу! Я восстал и докажу! Когда-нибудь я должен же был доказать! Но
знаешь, мой друг, я раскаиваюсь, ч
зать... Сердце мое разбито, Сережа... но я должен, я обязан поступить со
всею строгостью. Справедливость неумолима!
- Но что же такое случилось, дядюшка?
- Я расстаюсь с Фомой, - произнес дядя решительным голосом.
- Дядюшка! - закричал я в восторге, - ничего лучше вы не могли выду-
мать! И если я хоть сколько-нибудь могу способствовать вашему решению,
то... располагайте мною во веки веков.
- Благодарю тебя, братец, благодарю! Но теперь уж все решено. Жду Фо-
му; я уже послал за ним. Или он, или я! Мы должны разлучиться. Или же
завтра Фома выйдет из этого дома, или, клянусь, бросаю все и поступаю
опять в гусары! Примут; дадут дивизион. Прочь всю эту систему! Теперь
все по-новому! На что это у тебя французская тетрадка? - с яростию зак-
ричал он, обращаясь к Гавриле. - Прочь ее! Сожги, растопчи, разорви! Я
твой господин, и я приказываю тебе не учиться французскому языку. Ты не
можешь, ты не смеешь меня не слушаться, потому что я твой господин, а не
Фома Фомич!..
- Слава те господи! - пробормотал про себя Гаврила. Дело, очевидно,
шло не на шутку.
- Друг мой! - продолжал дядя с глубоким чувством, - они требуют от
меня невозможного! Ты будешь судить меня; ты теперь станешь между ним и
мною, как беспристрастный судья. Ты не знаешь, ты не знаешь, чего они от
меня требовали, и, наконец, формально потребовали, все высказали! Но это
противно человеколюбию, благородству, чести... Я все расскажу тебе, но
сперва...
- Я уж все знаю, дядюшка! - вскричал я, перебивая его, - я угады-
ваю... Я сейчас разговаривал с Настасьей Евграфовной.
- Друг мой, теперь ни слова, ни слова об этом! - торопливо прервал он
меня, как будто испугавшись. - Потом я все сам расскажу тебе, но пока-
мест... Что ж? - закричал он вошедшему Видоплясову, - где же Фома Фомич?
Видоплясов явился с известием, что Фома Фомич "не желают прийти и на-
ходят требование явиться до несовместности грубым-с, так что Фома Фомич
очень изволили этим обидеться-с".
- Веди его! тащи его! сюда его! силою притащи его! - закричал дядя,
топая ногами.
Видоплясов, никогда не видавший своего барина в таком гневе, ретиро-
вался в испуге. Я удивился.
"Надо же быть чему-нибудь слишком важному, - подумал я - если человек
с таким характером способен дойти до такого гнева и до таких решений".
Несколько минут дядя молча ходил по комнате, как будто в борьбе сам с
собою.
- Ты, впрочем, не рви тетрадку, - сказал он наконец Гавриле. - Подож-
ди и сам будь здесь: ты, может быть, еще понадобишься. - Друг мой! -
прибавил он, обращаясь ко мне, - я, кажется, уж слишком сейчас закричал.
Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без
обид. Именно так. Знаешь что, Сережа: не лучше ли будет, если б ты ушел
отсюда? Тебе все равно. Я тебе потом все сам расскажу - а? как ты дума-
ешь? Сделай это для меня, пожалуйста.
- Вы боитесь, дядюшка? вы раскаиваетесь? - сказал я, пристально смот-
ря на него.
- Нет, нет, друг мой, не раскаиваюсь! - вскричал он с удвоенным оду-
шевлением. - Я уж теперь ничего больше не боюсь. Я принял решительные
меры, самые решительные! Ты не знаешь, ты не можешь себе вообразить, че-
го они от меня потребовали! Неужели ж я должен был согласиться? Нет, я
докажу! Я восстал и докажу! Когда-нибудь я должен же был доказать! Но
знаешь, мой друг, я раскаиваюсь, ч