вное, при несомненном
простодушии превращения. Это-то простодушие и привлекало. Замечу еще черту:
несмотря на ласковость и простодушие, никогда это лицо не становилось
веселым; даже когда князь хохотал от всего сердца, вы все-таки чувствовали,
что настоящей, светлой, легкой веселости как будто никогда не было в его
сердце... Впрочем, чрезвычайно трудно так описывать лицо. Не умею я этого
вовсе. Старый князь тотчас же бросился нас знакомить, по глупой своей
привычке.
- Это мой юный друг, Аркадий Андреевич (опять Андреевич!) Долгорукий.
Молодой князь тотчас повернулся ко мне с удвоенно вежливым выражением
лица; но видно было, что имя мое совсем ему незнакомо.
- Это... родственник Андрея Петровича, - пробормотал мой досадный
князь. (Как досадны бывают иногда эти старички, с их привычками!) Молодой
князь тотчас же догадался.
- Ах! Я так давно слышал... - быстро проговорил он, - я имел
чрезвычайное удовольствие познакомиться прошлого года в Луге с сестрицей
вашей Лизаветой Макаровной... Она тоже мне про вас говорила...
Я даже удивился: на лице его сияло решительно искреннее удовольствие.
- Позвольте, князь, - пролепетал я, отводя назад обе мои руки, - я вам
должен сказать искренно, - и рад, что говорю при милом нашем князе, - что я
даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал, всего только вчера, но
совсем уже с другими целями. Я это прямо говорю, как бы вы ни удивлялись.
Короче, я хотел вас вызвать за оскорбление, сделанное вами, полтора года
назад, в Эмсе, Версилову. И хоть вы, конечно, может быть, и не пошли бы на
мой вызов, потому что я всего лишь гимназист и несовершеннолетний подросток,
однако я все бы сделал вызов, как бы вы там ни приняли и что бы вы там ни
сделали... и, признаюсь, даже и теперь тех же целей.
Старый князь передавал мне потом, что мне удалось это высказать
чрезвычайно благородно.
Искренняя скорбь выразилась в лице князя.
- Вы мне только не дали договорить, - внушительно ответил он. - Если я
обратился к вам с словами от всей души, то причиною тому были именно
теперешние, настоящие чувства мои к Андрею Петровичу. Мне жаль, что не могу
вам сейчас сообщить всех обстоятельств; но уверяю вас честью, я давным-давно
уже смотрю нa мой несчастный поступок в Эмсе с глубочайшим раскаянием.
Собираясь в Петербург, я решился дать всевозможные удовлетворения Андрею
Петровичу, то есть прямо, буквально, просить у него прощения, в той самой
форме, в какой он сам назначит. Высшие и могущественные влияния были
причиною перемены в моем взгляде. То, что мы были в тяжбе, не повлияло бы на
мое решение нимало. Вчерашний же поступок его со мной, так сказать, потряс
мою душу, и даже в эту минуту, верите ли, я как бы еще не пришел в себя. И
вот я должен сообщить вам - я именно и к князю приехал, чтоб ему сообщить об
одном чрезвычайном обстоятельстве: три часа назад, то есть это ровно в то
время, когда они составляли с адвокатом этот акт, явился ко мне
уполномоченный Андрея Петровича и передал мне от него вызов... формальный
вызов из-за истории в Эмсе...
- Он вас вызвал? - вскричал я и почувствовал, что глаза мои загорелись
и кровь залила мне лицо.
- Да, вызвал; я тотчас же принял вызов, но решил, еще раньше встречи,
послать ему письмо, в котором излагаю мой взгляд на мой поступок и все мое
раскаяние в эт
простодушии превращения. Это-то простодушие и привлекало. Замечу еще черту:
несмотря на ласковость и простодушие, никогда это лицо не становилось
веселым; даже когда князь хохотал от всего сердца, вы все-таки чувствовали,
что настоящей, светлой, легкой веселости как будто никогда не было в его
сердце... Впрочем, чрезвычайно трудно так описывать лицо. Не умею я этого
вовсе. Старый князь тотчас же бросился нас знакомить, по глупой своей
привычке.
- Это мой юный друг, Аркадий Андреевич (опять Андреевич!) Долгорукий.
Молодой князь тотчас повернулся ко мне с удвоенно вежливым выражением
лица; но видно было, что имя мое совсем ему незнакомо.
- Это... родственник Андрея Петровича, - пробормотал мой досадный
князь. (Как досадны бывают иногда эти старички, с их привычками!) Молодой
князь тотчас же догадался.
- Ах! Я так давно слышал... - быстро проговорил он, - я имел
чрезвычайное удовольствие познакомиться прошлого года в Луге с сестрицей
вашей Лизаветой Макаровной... Она тоже мне про вас говорила...
Я даже удивился: на лице его сияло решительно искреннее удовольствие.
- Позвольте, князь, - пролепетал я, отводя назад обе мои руки, - я вам
должен сказать искренно, - и рад, что говорю при милом нашем князе, - что я
даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал, всего только вчера, но
совсем уже с другими целями. Я это прямо говорю, как бы вы ни удивлялись.
Короче, я хотел вас вызвать за оскорбление, сделанное вами, полтора года
назад, в Эмсе, Версилову. И хоть вы, конечно, может быть, и не пошли бы на
мой вызов, потому что я всего лишь гимназист и несовершеннолетний подросток,
однако я все бы сделал вызов, как бы вы там ни приняли и что бы вы там ни
сделали... и, признаюсь, даже и теперь тех же целей.
Старый князь передавал мне потом, что мне удалось это высказать
чрезвычайно благородно.
Искренняя скорбь выразилась в лице князя.
- Вы мне только не дали договорить, - внушительно ответил он. - Если я
обратился к вам с словами от всей души, то причиною тому были именно
теперешние, настоящие чувства мои к Андрею Петровичу. Мне жаль, что не могу
вам сейчас сообщить всех обстоятельств; но уверяю вас честью, я давным-давно
уже смотрю нa мой несчастный поступок в Эмсе с глубочайшим раскаянием.
Собираясь в Петербург, я решился дать всевозможные удовлетворения Андрею
Петровичу, то есть прямо, буквально, просить у него прощения, в той самой
форме, в какой он сам назначит. Высшие и могущественные влияния были
причиною перемены в моем взгляде. То, что мы были в тяжбе, не повлияло бы на
мое решение нимало. Вчерашний же поступок его со мной, так сказать, потряс
мою душу, и даже в эту минуту, верите ли, я как бы еще не пришел в себя. И
вот я должен сообщить вам - я именно и к князю приехал, чтоб ему сообщить об
одном чрезвычайном обстоятельстве: три часа назад, то есть это ровно в то
время, когда они составляли с адвокатом этот акт, явился ко мне
уполномоченный Андрея Петровича и передал мне от него вызов... формальный
вызов из-за истории в Эмсе...
- Он вас вызвал? - вскричал я и почувствовал, что глаза мои загорелись
и кровь залила мне лицо.
- Да, вызвал; я тотчас же принял вызов, но решил, еще раньше встречи,
послать ему письмо, в котором излагаю мой взгляд на мой поступок и все мое
раскаяние в эт