ой ужасной ошибке... потому что это была только ошибка -
несчастная, роковая ошибка! Замечу вам, что мое положение в полку заставляло
меня таким образом рисковать: за такое письмо перед встречей я подвергал
себя общественному мнению... вы понимаете? Но несмотря даже на это, я
решился, и только не успел письма отправить, потому что час спустя после
вызова получил от него опять записку, в которой он просит меня извинить его,
что обеспокоил, и забыть о вызове и прибавляет, что раскаивается в этом
"минутном порыве малодушия и эгоизма", - его собственные слова. Таким
образом, он уже совершенно облегчает мне теперь шаг с письмом. Я еще его не
отослал, но именно приехал сказать кое-что об этом князю... И поверьте, я
сам выстрадал от упреков моей совести гораздо больше, чем, может быть,
кто-нибудь... Довольно ли вам этого объяснения, Аркадий Макарович, по
крайней мере теперь, пока? Сделаете ли вы мне честь поверить вполне моей
искренности?
Я был совершенно побежден; я видел несомненное прямодушие, которого в
высшей степени не ожидал. Да и ничего подобного я не ожидал. Я что-то
пробормотал в ответ и прямо протянул ему мои обе руки; он с радостью потряс
их в своих руках. Затем отвел князя и минут с пять говорил с ним в его
спальне.
- Если бы вы захотели мне сделать особенное удовольствие, - громко и
открыто обратился он ко мне, выходя от князя, - то поедемте сейчас со мною,
и я вам покажу письмо, которое сейчас посылаю к Андрею Петровичу, а вместе и
его письмо ко мне.
Я согласился с чрезвычайною охотой. Мой князь захлопотал, провожая
меня, и тоже вызывал меня на минутку в свою спальню.
- Mon ami, как я рад, как я рад... Мы обо всем этом после. Кстати, вот
тут в портфеле у меня два письма: одно нужно завезти и объясниться лично,
другое в банк - и там тоже...
И тут он мне поручил два будто бы неотложные дела и требующие будто бы
необыкновенного труда и внимания. Предстояло съездить и действительно
подать, расписаться и проч.
- Ах вы, хитрец! - вскричал я, принимая письма, - клянусь, ведь все это
- вздор и никакого тут дела нет, а эти два поручения вы нарочно выдумали,
чтоб уверить меня, что я служу и не даром деньги беру!
- Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые
неотложные дела... Cher enfant! - вскричал он вдруг, ужасно умилившись, -
милый мой юноша! (Он положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и
твой жребий... будем всегда чисты сердцем, как и сегодня... добры и
прекрасны, как можно больше... будем любить все прекрасное... во всех его
разнообразных формах... Ну, enfin... enfin rendons grвce... et je te bйnis!
Он не докончил и захныкал над моей головой. Признаюсь, почти заплакал и
я; по крайней мере искренно и с удовольствием обнял моего чудака. Мы очень
поцеловались.
III.
Князь Сережа (то есть князь Сергей Петрович, так и буду его называть)
привез меняв щегольской пролетке на свою квартиру, и первым делом я удивился
великолепию его квартиры. То есть не то что великолепию, но квартира эта
была как у самых "порядочных людей": высокие, большие, светлые комнаты (я
видел две, остальные были притворены) и мебель - опять-таки хоть и не бог
знает какой Versailles или Renaissance, но мягкая, комфортная, обильная, на
самую широкую ногу; ковры, резное дерево и статуэтки. Между тем про них все
го
несчастная, роковая ошибка! Замечу вам, что мое положение в полку заставляло
меня таким образом рисковать: за такое письмо перед встречей я подвергал
себя общественному мнению... вы понимаете? Но несмотря даже на это, я
решился, и только не успел письма отправить, потому что час спустя после
вызова получил от него опять записку, в которой он просит меня извинить его,
что обеспокоил, и забыть о вызове и прибавляет, что раскаивается в этом
"минутном порыве малодушия и эгоизма", - его собственные слова. Таким
образом, он уже совершенно облегчает мне теперь шаг с письмом. Я еще его не
отослал, но именно приехал сказать кое-что об этом князю... И поверьте, я
сам выстрадал от упреков моей совести гораздо больше, чем, может быть,
кто-нибудь... Довольно ли вам этого объяснения, Аркадий Макарович, по
крайней мере теперь, пока? Сделаете ли вы мне честь поверить вполне моей
искренности?
Я был совершенно побежден; я видел несомненное прямодушие, которого в
высшей степени не ожидал. Да и ничего подобного я не ожидал. Я что-то
пробормотал в ответ и прямо протянул ему мои обе руки; он с радостью потряс
их в своих руках. Затем отвел князя и минут с пять говорил с ним в его
спальне.
- Если бы вы захотели мне сделать особенное удовольствие, - громко и
открыто обратился он ко мне, выходя от князя, - то поедемте сейчас со мною,
и я вам покажу письмо, которое сейчас посылаю к Андрею Петровичу, а вместе и
его письмо ко мне.
Я согласился с чрезвычайною охотой. Мой князь захлопотал, провожая
меня, и тоже вызывал меня на минутку в свою спальню.
- Mon ami, как я рад, как я рад... Мы обо всем этом после. Кстати, вот
тут в портфеле у меня два письма: одно нужно завезти и объясниться лично,
другое в банк - и там тоже...
И тут он мне поручил два будто бы неотложные дела и требующие будто бы
необыкновенного труда и внимания. Предстояло съездить и действительно
подать, расписаться и проч.
- Ах вы, хитрец! - вскричал я, принимая письма, - клянусь, ведь все это
- вздор и никакого тут дела нет, а эти два поручения вы нарочно выдумали,
чтоб уверить меня, что я служу и не даром деньги беру!
- Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые
неотложные дела... Cher enfant! - вскричал он вдруг, ужасно умилившись, -
милый мой юноша! (Он положил мне обе руки на голову.) Благословляю тебя и
твой жребий... будем всегда чисты сердцем, как и сегодня... добры и
прекрасны, как можно больше... будем любить все прекрасное... во всех его
разнообразных формах... Ну, enfin... enfin rendons grвce... et je te bйnis!
Он не докончил и захныкал над моей головой. Признаюсь, почти заплакал и
я; по крайней мере искренно и с удовольствием обнял моего чудака. Мы очень
поцеловались.
III.
Князь Сережа (то есть князь Сергей Петрович, так и буду его называть)
привез меняв щегольской пролетке на свою квартиру, и первым делом я удивился
великолепию его квартиры. То есть не то что великолепию, но квартира эта
была как у самых "порядочных людей": высокие, большие, светлые комнаты (я
видел две, остальные были притворены) и мебель - опять-таки хоть и не бог
знает какой Versailles или Renaissance, но мягкая, комфортная, обильная, на
самую широкую ногу; ковры, резное дерево и статуэтки. Между тем про них все
го