всяком случае приготовился порвать окончательно и уже принял все меры.
Мать мне жаль было, но... "или он, или я" - вот что я хотел предложить ей и
сестре моей. Даже день у меня был назначен; а пока я ходил на службу.
Глава вторая
I.
В это девятнадцатое число я должен был тоже получить мое первое
жалованье за первый месяц моей петербургской службы на моем "частном" месте.
Об месте этом они меня и не спрашивали, а просто отдали меня на него,
кажется, в самый первый день, как я приехал. Это было очень грубо, и я почти
обязан был протестовать. Это место оказалось в доме у старого князя
Сокольского. Но протестовать тогда же - значило бы порвать с ними сразу, что
хоть вовсе не пугало меня, но вредило моим существенным целям, а потому я
принял место покамест молча, молчаньем защитив мое достоинство. Поясню с
самого начала, что этот князь Сокольский, богач и тайный советник, нисколько
не состоял в родстве с теми московскими князьями Сокольскими (ничтожными
бедняками уже несколько поколений сряду), с которыми Версилов вел свою
тяжбу. Они были только однофамильцы. Тем не менее старый князь очень ими
интересовался и особенно любил одного из этих князей, так сказать их
старшего в роде - одного молодого офицера. Версилов еще недавно имел
огромное влияние на дела этого старика и был его другом, странным другом,
потому что этот бедный князь, как я заметил, ужасно боялся его, не только в
то время, как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу. Впрочем, они
уже давно не видались; бесчестный поступок, в котором обвиняли Версилова,
касался именно семейства князя; но подвернулась Татьяна Павловна, и чрез
ее-то посредство я и помещен был к старику, который желал "молодого
человека" к себе в кабинет. При этом оказалось, что ему ужасно желалось тоже
сделать угодное Версилову, так сказать первый шаг к нему, а Версилов
позволил. Распорядился же старый князь в отсутствие своей дочери,
вдовы-генеральши, которая наверно бы ему не позволила этого шагу. Об этом
после, но замечу, что эта-то странность отношений к Версилову и поразила
меня в его пользу. Представлялось соображению, что если глава оскорбленной
семьи все еще продолжает питать уважение к Версилову, то, стало быть, нелепы
или по крайней мере двусмысленны и распущенные толки о подлости Версилова.
Отчасти это-то обстоятельство и заставило меня не протестовать при
поступлении: поступая, я именно надеялся все это проверить.
Эта Татьяна Павловна играла странную роль в то время, как я застал ее в
Петербурге. Я почти забыл о ней вовсе и уж никак не ожидал, что она с таким
значением. Она прежде встречалась мне раза три-четыре в моей московской
жизни и являлась бог знает откуда, по чьему-то поручению, всякий раз когда
надо было меня где-нибудь устроивать, - при поступлении ли в пансионишко
Тушара или потом, через два с половиной года, при переводе меня в гимназию и
помещении в квартире незабвенного Николая Семеновича. Появившись, она
проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со
мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала,
одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика;
при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала
меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то маль
Мать мне жаль было, но... "или он, или я" - вот что я хотел предложить ей и
сестре моей. Даже день у меня был назначен; а пока я ходил на службу.
Глава вторая
I.
В это девятнадцатое число я должен был тоже получить мое первое
жалованье за первый месяц моей петербургской службы на моем "частном" месте.
Об месте этом они меня и не спрашивали, а просто отдали меня на него,
кажется, в самый первый день, как я приехал. Это было очень грубо, и я почти
обязан был протестовать. Это место оказалось в доме у старого князя
Сокольского. Но протестовать тогда же - значило бы порвать с ними сразу, что
хоть вовсе не пугало меня, но вредило моим существенным целям, а потому я
принял место покамест молча, молчаньем защитив мое достоинство. Поясню с
самого начала, что этот князь Сокольский, богач и тайный советник, нисколько
не состоял в родстве с теми московскими князьями Сокольскими (ничтожными
бедняками уже несколько поколений сряду), с которыми Версилов вел свою
тяжбу. Они были только однофамильцы. Тем не менее старый князь очень ими
интересовался и особенно любил одного из этих князей, так сказать их
старшего в роде - одного молодого офицера. Версилов еще недавно имел
огромное влияние на дела этого старика и был его другом, странным другом,
потому что этот бедный князь, как я заметил, ужасно боялся его, не только в
то время, как я поступил, но, кажется, и всегда во всю дружбу. Впрочем, они
уже давно не видались; бесчестный поступок, в котором обвиняли Версилова,
касался именно семейства князя; но подвернулась Татьяна Павловна, и чрез
ее-то посредство я и помещен был к старику, который желал "молодого
человека" к себе в кабинет. При этом оказалось, что ему ужасно желалось тоже
сделать угодное Версилову, так сказать первый шаг к нему, а Версилов
позволил. Распорядился же старый князь в отсутствие своей дочери,
вдовы-генеральши, которая наверно бы ему не позволила этого шагу. Об этом
после, но замечу, что эта-то странность отношений к Версилову и поразила
меня в его пользу. Представлялось соображению, что если глава оскорбленной
семьи все еще продолжает питать уважение к Версилову, то, стало быть, нелепы
или по крайней мере двусмысленны и распущенные толки о подлости Версилова.
Отчасти это-то обстоятельство и заставило меня не протестовать при
поступлении: поступая, я именно надеялся все это проверить.
Эта Татьяна Павловна играла странную роль в то время, как я застал ее в
Петербурге. Я почти забыл о ней вовсе и уж никак не ожидал, что она с таким
значением. Она прежде встречалась мне раза три-четыре в моей московской
жизни и являлась бог знает откуда, по чьему-то поручению, всякий раз когда
надо было меня где-нибудь устроивать, - при поступлении ли в пансионишко
Тушара или потом, через два с половиной года, при переводе меня в гимназию и
помещении в квартире незабвенного Николая Семеновича. Появившись, она
проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со
мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые вещи, устроивала,
одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика;
при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала
меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то маль