нете
об Анне Андреевне; воображаю, как бы я был взбешен на его месте.
У Анны Андреевны в последнее время я бывал даже довольно часто. Но тут
всегда случалась одна странность: всегда было сама назначит, чтоб я приехал,
и уж наверно ждет меня, но, чуть я войду, она непременно сделает вид, что я
вошел нежданно и нечаянно; эту черту я в ней заметил, но все-таки я к ней
привязался. Она жила у Фанариотовой, своей бабушки, конечно как ее
воспитанница (Версилов ничего не давал на их содержание), - но далеко не в
той роли, в какой обыкновенно описывают воспитанниц в домах знатных барынь,
как у Пушкина, например, в "Пиковой даме" воспитанница у старой графини.
Анна Андреевна была сама вроде графини. Она жила в этом доме совершенно
отдельно, то есть хоть и в одном этаже и в одной квартире с Фанариотовыми,
но в отдельных двух комнатах, так что, входя и выходя, я, например, ни разу
не встретил никого из Фанариотовых. Она имела право принимать к себе, кого
хотела, и употреблять все свое время, как ей было угодно. Правда, ей был уже
двадцать третий год. В свет она, в последний год, почти прекратила ездить,
хотя Фанариотова и не скупилась на издержки для своей внучки, которую, как я
слышал, очень любила. Напротив, мне именно нравилось в Анне Андреевне, что я
всегда встречал ее в таких скромных платьях, всегда за каким-нибудь
занятием, с книгой или с рукодельем. В ее виде было что-то монастырское,
почти монашеское, и это мне нравилось. Она была немногоречива, но говорила
всегда с весом и ужасно умела слушать, чего я никогда не умел. Когда я
говорил ей, что она, не имея ни одной общей черты, чрезвычайно, однако,
напоминает мне Версилова, она всегда чуть-чуть краснела. Она краснела часто
и всегда быстро, но всегда лишь чуть-чуть, и я очень полюбил в ее лице эту
особенность. У ней я никогда не называл Версилова по фамилии, а непременно
Андреем Петровичем, и это как-то так само собою сделалось. Я очень даже
заметил, что вообще у Фанариотовых, должно быть, как-то стыдились Версилова;
я по одной, впрочем, Анне Андреевне это заметил, хотя опять-таки не знаю,
можно ли тут употребить слово "стыдились"; что-то в этом роде, однако же,
было. Я заговаривал с нею и о князе Сергее Петровиче, и она очень слушала и,
мне казалось, интересовалась этими сведениями; но как-то всегда так
случалось, что я сам сообщал их, а она никогда не расспрашивала. О
возможности между ними брака я никогда не смел с нею заговорить, хотя часто
желал, потому что мне самому эта идея отчасти нравилась. Но в ее комнате я
ужасно о многом переставал как-то сметь говорить, и, наоборот, мне было
ужасно хорошо в ее комнате. Любил я тоже очень, что она очень образованна и
много читала, и даже дельных книг; гораздо более моего читала.
Она сама позвала меня к себе в первый раз. Я понимал и тогда, что она,
может быть, рассчитывала иногда кой о чем у меня выведать. О, тогда многие
могли выведать от меня очень многое! "Но что ж из того, - думал я, - ведь не
для этого одного она меня у себя принимает"; одним словом, я даже был рад,
что мог быть ей полезным и... и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про
себя, что это сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы
еще ни разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и
не было вовсе. Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым
заговорить
об Анне Андреевне; воображаю, как бы я был взбешен на его месте.
У Анны Андреевны в последнее время я бывал даже довольно часто. Но тут
всегда случалась одна странность: всегда было сама назначит, чтоб я приехал,
и уж наверно ждет меня, но, чуть я войду, она непременно сделает вид, что я
вошел нежданно и нечаянно; эту черту я в ней заметил, но все-таки я к ней
привязался. Она жила у Фанариотовой, своей бабушки, конечно как ее
воспитанница (Версилов ничего не давал на их содержание), - но далеко не в
той роли, в какой обыкновенно описывают воспитанниц в домах знатных барынь,
как у Пушкина, например, в "Пиковой даме" воспитанница у старой графини.
Анна Андреевна была сама вроде графини. Она жила в этом доме совершенно
отдельно, то есть хоть и в одном этаже и в одной квартире с Фанариотовыми,
но в отдельных двух комнатах, так что, входя и выходя, я, например, ни разу
не встретил никого из Фанариотовых. Она имела право принимать к себе, кого
хотела, и употреблять все свое время, как ей было угодно. Правда, ей был уже
двадцать третий год. В свет она, в последний год, почти прекратила ездить,
хотя Фанариотова и не скупилась на издержки для своей внучки, которую, как я
слышал, очень любила. Напротив, мне именно нравилось в Анне Андреевне, что я
всегда встречал ее в таких скромных платьях, всегда за каким-нибудь
занятием, с книгой или с рукодельем. В ее виде было что-то монастырское,
почти монашеское, и это мне нравилось. Она была немногоречива, но говорила
всегда с весом и ужасно умела слушать, чего я никогда не умел. Когда я
говорил ей, что она, не имея ни одной общей черты, чрезвычайно, однако,
напоминает мне Версилова, она всегда чуть-чуть краснела. Она краснела часто
и всегда быстро, но всегда лишь чуть-чуть, и я очень полюбил в ее лице эту
особенность. У ней я никогда не называл Версилова по фамилии, а непременно
Андреем Петровичем, и это как-то так само собою сделалось. Я очень даже
заметил, что вообще у Фанариотовых, должно быть, как-то стыдились Версилова;
я по одной, впрочем, Анне Андреевне это заметил, хотя опять-таки не знаю,
можно ли тут употребить слово "стыдились"; что-то в этом роде, однако же,
было. Я заговаривал с нею и о князе Сергее Петровиче, и она очень слушала и,
мне казалось, интересовалась этими сведениями; но как-то всегда так
случалось, что я сам сообщал их, а она никогда не расспрашивала. О
возможности между ними брака я никогда не смел с нею заговорить, хотя часто
желал, потому что мне самому эта идея отчасти нравилась. Но в ее комнате я
ужасно о многом переставал как-то сметь говорить, и, наоборот, мне было
ужасно хорошо в ее комнате. Любил я тоже очень, что она очень образованна и
много читала, и даже дельных книг; гораздо более моего читала.
Она сама позвала меня к себе в первый раз. Я понимал и тогда, что она,
может быть, рассчитывала иногда кой о чем у меня выведать. О, тогда многие
могли выведать от меня очень многое! "Но что ж из того, - думал я, - ведь не
для этого одного она меня у себя принимает"; одним словом, я даже был рад,
что мог быть ей полезным и... и когда я сидел с ней, мне всегда казалось про
себя, что это сестра моя сидит подле меня, хоть, однако, про наше родство мы
еще ни разу с ней не говорили, ни словом, ни даже намеком, как будто его и
не было вовсе. Сидя у ней, мне казалось как-то совсем и немыслимым
заговорить