али на Кузнецкий. Дорогой он мне сообщил, что его мать в
сношениях с аббатом Риго, и что он это заметил, и что он на все плюет, и что
все, что они говорят про причастие, - вздор. Он еще много говорил, а я
боялся. На Кузнецком он купил двухствольное ружье, ягдташ, готовых патронов,
манежный хлыст и потом еще фунт конфет. Мы поехали за город стрелять и
дорогою встретили птицелова с клетками; Ламберт купил у него канарейку. В
роще он канарейку выпустил, так как она не может далеко улететь после
клетки, и стал стрелять в нее, но не попал. Он в первый раз стрелял в жизни,
а ружье давно хотел купить, еще у Тушара, и мы давно уже о ружье мечтали. Он
точно захлебывался. Волосы у него были черные ужасно, лицо белое и румяное,
как на маске, нос длинный, с горбом, как у французов, зубы белые, глаза
черные. Он привязал канарейку ниткой к сучку и из двух стволов, в упор, на
вершок расстояния, дал по ней два залпа, и она разлетелась на сто перушков.
Потом мы воротились, заехали в гостиницу, взяли номер, стали есть и пить
шампанское; пришла дама... Я, помню, был очень поражен тем, как пышно она
была одета, в зеленом шелковом платье. Тут я все это и увидел... про что вам
говорил... Потом, когда мы стали опять пить, он стал ее дразнить и ругать;
она сидела без платья; он отнял платье, и когда она стала браниться и
просить платье, чтоб одеться, он начал ее изо всей силы хлестать по голым
плечам хлыстом. Я встал, схватил его за волосы, и так ловко, что с одного
раза бросил на пол. Он схватил вилку и ткнул меня в ляжку. Тут на крик
вбежали люди, а я успел убежать. С тех пор мне мерзко вспомнить о наготе;
поверьте, была красавица.
По мере как я говорил, у князя изменялось лицо с игривого на очень
грустное.
- Mon pauvre enfant! Я всегда был убежден, что в твоем детстве было
очень много несчастных дней.
- Не беспокойтесь, пожалуйста.
- Но ты был один, ты сам говорил мне, и хоть бы этот Lambert; ты это
так очертил: эта канарейка, эта конфирмация со слезами на груди и потом,
через какой-нибудь год, он о своей матери с аббатом... О mon cher, этот
детский вопрос в наше время просто страшен: покамест эти золотые головки, с
кудрями и с невинностью, в первом детстве, порхают перед тобой и смотрят на
тебя, с их светлым смехом и светлыми глазками, - то точно ангелы божии или
прелестные птички; а потом... а потом случается, что лучше бы они и не
вырастали совсем!
- Какой вы, князь, расслабленный! И точно у вас у самих дети. Ведь у
вас нет детей и никогда не будет.
- Tiens! - мгновенно изменилось все лицо его, - как раз Александра
Петровна, - третьего дня, хе-хе! - Александра Петровна Синицкая, - ты,
кажется, ее должен был здесь встретить недели три тому, - представь, она
третьего дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь,
то по крайней мере могу быть спокоен, что не будет детей, - вдруг она мне и
даже с этакою злостью: "Напротив, у вас-то и будут, у таких-то, как вы, и
бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите". Хе-хе! И все
почему-то вообразили, что я вдруг женюсь; но хоть и злобно сказано, а
согласись - остроумно.
- Остроумно, да обидно.
- Ну, cher enfant, не от всякого можно обидеться. Я ценю больше всего в
людях остроумие, которое видимо исчезает, а что там Александра Петровна
скажет - разве может считать
сношениях с аббатом Риго, и что он это заметил, и что он на все плюет, и что
все, что они говорят про причастие, - вздор. Он еще много говорил, а я
боялся. На Кузнецком он купил двухствольное ружье, ягдташ, готовых патронов,
манежный хлыст и потом еще фунт конфет. Мы поехали за город стрелять и
дорогою встретили птицелова с клетками; Ламберт купил у него канарейку. В
роще он канарейку выпустил, так как она не может далеко улететь после
клетки, и стал стрелять в нее, но не попал. Он в первый раз стрелял в жизни,
а ружье давно хотел купить, еще у Тушара, и мы давно уже о ружье мечтали. Он
точно захлебывался. Волосы у него были черные ужасно, лицо белое и румяное,
как на маске, нос длинный, с горбом, как у французов, зубы белые, глаза
черные. Он привязал канарейку ниткой к сучку и из двух стволов, в упор, на
вершок расстояния, дал по ней два залпа, и она разлетелась на сто перушков.
Потом мы воротились, заехали в гостиницу, взяли номер, стали есть и пить
шампанское; пришла дама... Я, помню, был очень поражен тем, как пышно она
была одета, в зеленом шелковом платье. Тут я все это и увидел... про что вам
говорил... Потом, когда мы стали опять пить, он стал ее дразнить и ругать;
она сидела без платья; он отнял платье, и когда она стала браниться и
просить платье, чтоб одеться, он начал ее изо всей силы хлестать по голым
плечам хлыстом. Я встал, схватил его за волосы, и так ловко, что с одного
раза бросил на пол. Он схватил вилку и ткнул меня в ляжку. Тут на крик
вбежали люди, а я успел убежать. С тех пор мне мерзко вспомнить о наготе;
поверьте, была красавица.
По мере как я говорил, у князя изменялось лицо с игривого на очень
грустное.
- Mon pauvre enfant! Я всегда был убежден, что в твоем детстве было
очень много несчастных дней.
- Не беспокойтесь, пожалуйста.
- Но ты был один, ты сам говорил мне, и хоть бы этот Lambert; ты это
так очертил: эта канарейка, эта конфирмация со слезами на груди и потом,
через какой-нибудь год, он о своей матери с аббатом... О mon cher, этот
детский вопрос в наше время просто страшен: покамест эти золотые головки, с
кудрями и с невинностью, в первом детстве, порхают перед тобой и смотрят на
тебя, с их светлым смехом и светлыми глазками, - то точно ангелы божии или
прелестные птички; а потом... а потом случается, что лучше бы они и не
вырастали совсем!
- Какой вы, князь, расслабленный! И точно у вас у самих дети. Ведь у
вас нет детей и никогда не будет.
- Tiens! - мгновенно изменилось все лицо его, - как раз Александра
Петровна, - третьего дня, хе-хе! - Александра Петровна Синицкая, - ты,
кажется, ее должен был здесь встретить недели три тому, - представь, она
третьего дня вдруг мне, на мое веселое замечание, что если я теперь женюсь,
то по крайней мере могу быть спокоен, что не будет детей, - вдруг она мне и
даже с этакою злостью: "Напротив, у вас-то и будут, у таких-то, как вы, и
бывают непременно, с первого даже года пойдут, увидите". Хе-хе! И все
почему-то вообразили, что я вдруг женюсь; но хоть и злобно сказано, а
согласись - остроумно.
- Остроумно, да обидно.
- Ну, cher enfant, не от всякого можно обидеться. Я ценю больше всего в
людях остроумие, которое видимо исчезает, а что там Александра Петровна
скажет - разве может считать