, что "одни мысли я могу иметь, а других я уже никак
не могу иметь". Равно и некоторые решения мои, хотя и при ясном сознании,
могли не иметь в себе тогда ни малейшей логики. Мало того, я очень хорошо
помню, что я мог в иные минуты вполне сознавать нелепость иного решения и в
то же время с полным сознанием тут же приступить к его исполнению. Да,
преступление навертывалось в ту ночь и только случайно не совершилось.
Мне мелькнуло вдруг тогда словцо Татьяны Павловны о Версилове: "Пошел
бы на Николаевскую дорогу и положил бы голову на рельсы: там бы ему ее и
оттяпали". Эта мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом
и с болью прогнал ее: "Положить голову на рельсы и умереть, а завтра скажут:
это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, - нет, ни за что!" И вот в
это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы. "Что ж? -
пронеслось в уме моем, - оправдаться уж никак нельзя, начать новую жизнь
тоже невозможно, а потому - покориться, стать лакеем, собакой, козявкой,
доносчиком, настоящим уже доносчиком, а самому потихоньку приготовляться и
когда-нибудь - все вдруг взорвать на воздух, все уничтожить, всех, и
виноватых и невиноватых, и тут вдруг все узнают, что это - тот самый,
которого назвали вором... а там уж и убить себя".
Не помню, как я забежал в переулок, где-то близко от Конногвардейского
бульвара. В переулке этом с обеих сторон, почти на сотню шагов, шли высокие
каменные стены - заборы задних дворов. За одной стеной слева я увидел
огромный склад дров, длинный склад, точно на дровяном дворе, и с лишком на
сажень превышавший стену. Я вдруг остановился и начал обдумывать. В кармане
со мной были восковые спички в маленькой серебряной спичечнице. Повторяю, я
вполне отчетливо сознавал тогда то, что обдумывал и что хотел сделать, и так
припоминаю и теперь, но для чего я хотел это сделать - не знаю, совсем не
знаю. Помню только, что мне очень вдруг захотелось. "Взлезть на забор очень
можно", - рассуждал я; как раз тут в двух шагах очутились и стене ворота,
должно быть наглухо запертые по целым месяцам. "Став на уступ внизу, -
раздумывал я далее, - можно, схватившись за верх ворот, взлезть на самую
стену - и никто не приметит, никого нет, тишина! А там я усядусь на верху
стены и отлично зажгу дрова, даже не сходя вниз можно, потому что дрова
почти соприкасаются со стеной. От холода еще сильнее будут гореть, стоит
только рукой достать одно березовое полено... да и незачем совсем доставать
полено: можно прямо, сидя на стене, содрать рукой с березового полена
бересту и на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в дрова - вот и пожар. А
я соскочу вниз и уйду; даже и бежать не надо, потому что долго еще не
заметят..." Так я это все рассудил и - вдруг совсем решился. Я ощутил
чрезвычайное удовольствие, наслаждение и полез. Я лазить умел отлично:
гимнастика была моею специальностью еще в гимназии, но я был в калошах, и
дело оказалось труднее. Однако ж я успел-таки уцепиться рукой за один едва
ощущаемый выступ вверху и приподнялся, другую руку замахнул было, чтоб
ухватиться уже за верх стены, но тут вдруг оборвался и навзничь полетел
вниз. Полагаю, что я стукнулся о землю затылком и, должно быть, минуту или
две пролежал без сознания. Очнувшись, я машинально запахнул на себе шубу,
вдруг ощутив нестерпимый холод, и, еще плохо с
не могу иметь". Равно и некоторые решения мои, хотя и при ясном сознании,
могли не иметь в себе тогда ни малейшей логики. Мало того, я очень хорошо
помню, что я мог в иные минуты вполне сознавать нелепость иного решения и в
то же время с полным сознанием тут же приступить к его исполнению. Да,
преступление навертывалось в ту ночь и только случайно не совершилось.
Мне мелькнуло вдруг тогда словцо Татьяны Павловны о Версилове: "Пошел
бы на Николаевскую дорогу и положил бы голову на рельсы: там бы ему ее и
оттяпали". Эта мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом
и с болью прогнал ее: "Положить голову на рельсы и умереть, а завтра скажут:
это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, - нет, ни за что!" И вот в
это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы. "Что ж? -
пронеслось в уме моем, - оправдаться уж никак нельзя, начать новую жизнь
тоже невозможно, а потому - покориться, стать лакеем, собакой, козявкой,
доносчиком, настоящим уже доносчиком, а самому потихоньку приготовляться и
когда-нибудь - все вдруг взорвать на воздух, все уничтожить, всех, и
виноватых и невиноватых, и тут вдруг все узнают, что это - тот самый,
которого назвали вором... а там уж и убить себя".
Не помню, как я забежал в переулок, где-то близко от Конногвардейского
бульвара. В переулке этом с обеих сторон, почти на сотню шагов, шли высокие
каменные стены - заборы задних дворов. За одной стеной слева я увидел
огромный склад дров, длинный склад, точно на дровяном дворе, и с лишком на
сажень превышавший стену. Я вдруг остановился и начал обдумывать. В кармане
со мной были восковые спички в маленькой серебряной спичечнице. Повторяю, я
вполне отчетливо сознавал тогда то, что обдумывал и что хотел сделать, и так
припоминаю и теперь, но для чего я хотел это сделать - не знаю, совсем не
знаю. Помню только, что мне очень вдруг захотелось. "Взлезть на забор очень
можно", - рассуждал я; как раз тут в двух шагах очутились и стене ворота,
должно быть наглухо запертые по целым месяцам. "Став на уступ внизу, -
раздумывал я далее, - можно, схватившись за верх ворот, взлезть на самую
стену - и никто не приметит, никого нет, тишина! А там я усядусь на верху
стены и отлично зажгу дрова, даже не сходя вниз можно, потому что дрова
почти соприкасаются со стеной. От холода еще сильнее будут гореть, стоит
только рукой достать одно березовое полено... да и незачем совсем доставать
полено: можно прямо, сидя на стене, содрать рукой с березового полена
бересту и на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в дрова - вот и пожар. А
я соскочу вниз и уйду; даже и бежать не надо, потому что долго еще не
заметят..." Так я это все рассудил и - вдруг совсем решился. Я ощутил
чрезвычайное удовольствие, наслаждение и полез. Я лазить умел отлично:
гимнастика была моею специальностью еще в гимназии, но я был в калошах, и
дело оказалось труднее. Однако ж я успел-таки уцепиться рукой за один едва
ощущаемый выступ вверху и приподнялся, другую руку замахнул было, чтоб
ухватиться уже за верх стены, но тут вдруг оборвался и навзничь полетел
вниз. Полагаю, что я стукнулся о землю затылком и, должно быть, минуту или
две пролежал без сознания. Очнувшись, я машинально запахнул на себе шубу,
вдруг ощутив нестерпимый холод, и, еще плохо с