равился теперь в -ю губернию, а отчим
его, Стебельков, и доселе продолжает сидеть в тюрьме по своему делу,
которое, как я слышал, чем далее, тем более разрастается и усложняется. Лиза
выслушала об Васине с странною улыбкою и заметила даже, что с ним непременно
должно было так случиться. Но она была, видимо, довольна - конечно, тем, что
вмешательство покойного князя Сергея Петровича не повредило Васину. Про
Дергачева же и других я здесь ничего не имею сообщить.
Я кончил. Может быть, иному читателю захотелось бы узнать: куда ж это
девалась моя "идея" и что такое та новая, начинавшаяся для меня теперь
жизнь, о которой я так загадочно возвещаю? Но эта новая жизнь, этот новый,
открывшийся передо мною путь и есть моя же "идея", та самая, что и прежде,
но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и узнать нельзя. Но в
"Записки" мои все это войти уже не может, потому что это - уже совсем
другое. Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается. Но прибавлю,
однако, необходимое: Татьяна Павловна, искренний и любимый друг мой,
пристает ко мне чуть не каждый день с увещаниями непременно и как можно
скорее поступить в университет: "Потом, как кончишь учение, тогда и
выдумывай, а теперь доучись". Признаюсь, я задумываюсь о ее предложении, но
совершенно не знаю, чем решу. Между прочим, я возразил ей, что я даже и не
имею теперь права учиться, потому что должен трудиться, чтобы содержать маму
и Лизу; но она предлагает на то свои деньги и уверяет, что их достанет на
все время моего университета. Я решился наконец спросить совета у одного
человека. Рассмотрев кругом меня, я выбрал этого человека тщательно и
критически. Это - Николай Семенович, бывший мой воспитатель в Москве, муж
Марьи Ивановны. Не то чтобы я так нуждался в чьем-нибудь совете; но мне
просто и неудержимо захотелось услышать мнение этого совершенно постороннего
и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека. Я послал
ему всю мою рукопись, прося секрета, потому что я не показывал еще ее
никому, и в особенности Татьяне Павловне. Посланная рукопись прибыла ко мне
обратно через две недели и при довольно длинном письме. Из письма этого
сделаю лишь несколько выдержек, находя в них некоторый общий взгляд и как бы
нечто разъяснительное. Вот эти выдержки.
III.
"...И никогда не могли вы, незабвенный Аркадий Макарович, употребить с
большею пользою ваш временный досуг, как теперь, написав эти ваши "Записки"!
Вы дали себе, так сказать, сознательный отчет о первых, бурных и
рискованных, шагах ваших на жизненном поприще. Твердо верю, что сим
изложением вы действительно могли во многом "перевоспитать себя", как
выразились сами. Собственно критических заметок, разумеется, не позволю себе
ни малейших: хотя каждая страница наводит на размышления... например, то
обстоятельство, что вы так долго и так упорно держали у себя "документ" - в
высшей степени характеристично... Но это - лишь одна заметка из сотен,
которую я разрешил себе. Весьма ценю тоже, что вы решились мне сообщить, и,
по-видимому, мне одному, "тайну вашей идеи", по собственному вашему
выражению. Но в просьбе вашей сообщить мое мнение собственно об этой идее
должен вам решительно отказать: во-первых, на письме не уместится, а
во-вторых - и сам не готов к ответу, и мне надо еще это переварить. Замеч
его, Стебельков, и доселе продолжает сидеть в тюрьме по своему делу,
которое, как я слышал, чем далее, тем более разрастается и усложняется. Лиза
выслушала об Васине с странною улыбкою и заметила даже, что с ним непременно
должно было так случиться. Но она была, видимо, довольна - конечно, тем, что
вмешательство покойного князя Сергея Петровича не повредило Васину. Про
Дергачева же и других я здесь ничего не имею сообщить.
Я кончил. Может быть, иному читателю захотелось бы узнать: куда ж это
девалась моя "идея" и что такое та новая, начинавшаяся для меня теперь
жизнь, о которой я так загадочно возвещаю? Но эта новая жизнь, этот новый,
открывшийся передо мною путь и есть моя же "идея", та самая, что и прежде,
но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и узнать нельзя. Но в
"Записки" мои все это войти уже не может, потому что это - уже совсем
другое. Старая жизнь отошла совсем, а новая едва начинается. Но прибавлю,
однако, необходимое: Татьяна Павловна, искренний и любимый друг мой,
пристает ко мне чуть не каждый день с увещаниями непременно и как можно
скорее поступить в университет: "Потом, как кончишь учение, тогда и
выдумывай, а теперь доучись". Признаюсь, я задумываюсь о ее предложении, но
совершенно не знаю, чем решу. Между прочим, я возразил ей, что я даже и не
имею теперь права учиться, потому что должен трудиться, чтобы содержать маму
и Лизу; но она предлагает на то свои деньги и уверяет, что их достанет на
все время моего университета. Я решился наконец спросить совета у одного
человека. Рассмотрев кругом меня, я выбрал этого человека тщательно и
критически. Это - Николай Семенович, бывший мой воспитатель в Москве, муж
Марьи Ивановны. Не то чтобы я так нуждался в чьем-нибудь совете; но мне
просто и неудержимо захотелось услышать мнение этого совершенно постороннего
и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека. Я послал
ему всю мою рукопись, прося секрета, потому что я не показывал еще ее
никому, и в особенности Татьяне Павловне. Посланная рукопись прибыла ко мне
обратно через две недели и при довольно длинном письме. Из письма этого
сделаю лишь несколько выдержек, находя в них некоторый общий взгляд и как бы
нечто разъяснительное. Вот эти выдержки.
III.
"...И никогда не могли вы, незабвенный Аркадий Макарович, употребить с
большею пользою ваш временный досуг, как теперь, написав эти ваши "Записки"!
Вы дали себе, так сказать, сознательный отчет о первых, бурных и
рискованных, шагах ваших на жизненном поприще. Твердо верю, что сим
изложением вы действительно могли во многом "перевоспитать себя", как
выразились сами. Собственно критических заметок, разумеется, не позволю себе
ни малейших: хотя каждая страница наводит на размышления... например, то
обстоятельство, что вы так долго и так упорно держали у себя "документ" - в
высшей степени характеристично... Но это - лишь одна заметка из сотен,
которую я разрешил себе. Весьма ценю тоже, что вы решились мне сообщить, и,
по-видимому, мне одному, "тайну вашей идеи", по собственному вашему
выражению. Но в просьбе вашей сообщить мое мнение собственно об этой идее
должен вам решительно отказать: во-первых, на письме не уместится, а
во-вторых - и сам не готов к ответу, и мне надо еще это переварить. Замеч