эти шестьдесят тысяч когда
захочет; но Анна Андреевна сухо, без лишних слов отклонила предложение: она
отказалась получить деньги, несмотря на все уверения, что такова была
действительно воля князя. Деньги и теперь еще лежат, ее ожидая, и теперь еще
Катерина Николаевна надеется, что она переменит решение; но этого не
случится, и я знаю про то наверно, потому что я теперь - один из самых
близких знакомых и друзей Анны Андреевны. Отказ ее наделал некоторого шуму,
и об этом заговорили. Тетка ее, Фанариотова, раздосадованная было сначала ее
скандалом с старым князем, вдруг переменила мнение и, после отказа ее от
денег, торжественно заявила ей свое уважение. Зато брат ее рассорился с нею
за это окончательно. Но хоть я и часто бываю у Анны Андреевны, но не скажу,
чтоб мы пускались в большие интимности; о старом не упоминаем вовсе; она
принимает меня к себе очень охотно, но говорит со мной как-то отвлеченно.
Между прочим, она твердо заявила мне, что непременно пойдет в монастырь; это
было недавно; но я ей не верю и считаю лишь за горькое слово.
Но горькое, настоящее горькое слово предстоит мне сказать в особенности
о сестре моей Лизе. Вот тут - так несчастье, да и что такое все мои неудачи
перед ее горькой судьбой! Началось с того, что князь Сергей Петрович не
выздоровел и, не дождавшись суда, умер в больнице. Скончался он еще раньше
князя Николая Ивановича. Лиза осталась одна, с будущим своим ребенком. Она
не плакала и с виду была даже спокойна; сделалась кротка, смиренна; но вся
прежняя горячность ее сердца как будто разом куда-то в ней схоронилась. Она
смиренно помогала маме, ходила за больным Андреем Петровичем, но стала
ужасно неразговорчива, ни на кого и ни на что даже не взглядывала, как будто
ей все равно, как будто она лишь проходит мимо. Когда Версилову сделалось
легче, она начала много спать. Я приносил было ей книги, но она не читала
их; она стала страшно худеть. Я как-то не осмеливался начать утешать ее,
хотя часто приходил именно с этим намерением; но в присутствии ее мне как-то
не подходилось к ней, да и слов таких не оказывалось у меня, чтобы
заговорить об этом. Так продолжалось до одного страшного случая: она упала с
нашей лестницы, не высоко, всего с трех ступенек, но она выкинула, и болезнь
ее продолжалась почти всю зиму. Теперь она уже встала с постели, но здоровью
ее надолго нанесен удар. Она по-прежнему молчалива с нами и задумчива, но с
мамой начала понемногу говорить. Все эти последние дни стояло яркое,
высокое, весеннее солнце, и я все припоминал про себя то солнечное утро,
когда мы, прошлою осенью, шли с нею по улице, оба радуясь и надеясь и любя
друг друга. Увы, что сталось после того? Я не жалуюсь, для меня наступила
новая жизнь, но она? Ее будущее - загадка, а теперь я и взглянуть на нее не
могу без боли.
Недели три назад я, однако ж, успел заинтересовать ее известием о
Васине. Он был наконец освобожден и выпущен совсем на свободу. Этот
благоразумный человек дал, говорят, самые точные изъяснения и самые
интересные сообщения, которые вполне оправдали его во мнении людей, от
которых зависела его участь. Да и пресловутая рукопись его оказалась не
более как переводом с французского, так сказать материалом, который он
собирал единственно для себя, намереваясь составить потом из него одну
полезную статью для журнала. Он отп
захочет; но Анна Андреевна сухо, без лишних слов отклонила предложение: она
отказалась получить деньги, несмотря на все уверения, что такова была
действительно воля князя. Деньги и теперь еще лежат, ее ожидая, и теперь еще
Катерина Николаевна надеется, что она переменит решение; но этого не
случится, и я знаю про то наверно, потому что я теперь - один из самых
близких знакомых и друзей Анны Андреевны. Отказ ее наделал некоторого шуму,
и об этом заговорили. Тетка ее, Фанариотова, раздосадованная было сначала ее
скандалом с старым князем, вдруг переменила мнение и, после отказа ее от
денег, торжественно заявила ей свое уважение. Зато брат ее рассорился с нею
за это окончательно. Но хоть я и часто бываю у Анны Андреевны, но не скажу,
чтоб мы пускались в большие интимности; о старом не упоминаем вовсе; она
принимает меня к себе очень охотно, но говорит со мной как-то отвлеченно.
Между прочим, она твердо заявила мне, что непременно пойдет в монастырь; это
было недавно; но я ей не верю и считаю лишь за горькое слово.
Но горькое, настоящее горькое слово предстоит мне сказать в особенности
о сестре моей Лизе. Вот тут - так несчастье, да и что такое все мои неудачи
перед ее горькой судьбой! Началось с того, что князь Сергей Петрович не
выздоровел и, не дождавшись суда, умер в больнице. Скончался он еще раньше
князя Николая Ивановича. Лиза осталась одна, с будущим своим ребенком. Она
не плакала и с виду была даже спокойна; сделалась кротка, смиренна; но вся
прежняя горячность ее сердца как будто разом куда-то в ней схоронилась. Она
смиренно помогала маме, ходила за больным Андреем Петровичем, но стала
ужасно неразговорчива, ни на кого и ни на что даже не взглядывала, как будто
ей все равно, как будто она лишь проходит мимо. Когда Версилову сделалось
легче, она начала много спать. Я приносил было ей книги, но она не читала
их; она стала страшно худеть. Я как-то не осмеливался начать утешать ее,
хотя часто приходил именно с этим намерением; но в присутствии ее мне как-то
не подходилось к ней, да и слов таких не оказывалось у меня, чтобы
заговорить об этом. Так продолжалось до одного страшного случая: она упала с
нашей лестницы, не высоко, всего с трех ступенек, но она выкинула, и болезнь
ее продолжалась почти всю зиму. Теперь она уже встала с постели, но здоровью
ее надолго нанесен удар. Она по-прежнему молчалива с нами и задумчива, но с
мамой начала понемногу говорить. Все эти последние дни стояло яркое,
высокое, весеннее солнце, и я все припоминал про себя то солнечное утро,
когда мы, прошлою осенью, шли с нею по улице, оба радуясь и надеясь и любя
друг друга. Увы, что сталось после того? Я не жалуюсь, для меня наступила
новая жизнь, но она? Ее будущее - загадка, а теперь я и взглянуть на нее не
могу без боли.
Недели три назад я, однако ж, успел заинтересовать ее известием о
Васине. Он был наконец освобожден и выпущен совсем на свободу. Этот
благоразумный человек дал, говорят, самые точные изъяснения и самые
интересные сообщения, которые вполне оправдали его во мнении людей, от
которых зависела его участь. Да и пресловутая рукопись его оказалась не
более как переводом с французского, так сказать материалом, который он
собирал единственно для себя, намереваясь составить потом из него одну
полезную статью для журнала. Он отп