я им некоторое время, но постоянно ему не
верившая и противоречившая, встретила это объяснение Версилова с
чрезвычайною ненавистью и ядовито осмеяла его. Выгнала же его формально от
себя за то, что тот предложил ей прямо стать его женой ввиду близкого
предполагаемого второго удара мужа. Таким образом, Катерина Николавна должна
была почувствовать особенную ненависть к Версилову, когда увидела потом, что
он так открыто ищет уже руки ее падчерицы. Марья Ивановна, передавая все это
мне в Москве, верила и тому и другому варианту, то есть всему вместе: она
именно утверждала, что все это могло произойти совместно, что это вроде la
haine dans l'amour, оскорбленной любовной гордости с обеих сторон и т. д., и
т. д., одним словом, что-то вроде какой-то тончайшей романической путаницы,
недостойной всякого серьезного и здравомыслящего человека и, вдобавок, с
подлостью. Но Марья Ивановна была и сама нашпигована романами с детства и
читала их день и ночь, несмотря на прекрасный характер. В результате
выставлялась очевидная подлость Версилова, ложь и интрига, что-то черное и
гадкое, тем более что кончилось действительно трагически: бедная
воспламененная девушка отравилась, говорят, фосфорными спичками; впрочем, я
даже и теперь не знаю, верен ли этот последний слух; по крайней мере его
всеми силами постарались замять. Девица была больна всего две недели и
умерла. Спички остались, таким образом, под сомнением, но Крафт и им твердо
верил. Затем умер вскорости и отец девицы, говорят, от горести, которая и
вызвала второй удар, однако не раньше как через три месяца. Но после похорон
девицы молодой князь Сокольский, возвратившийся из Парижа в Эмс, дал
Версилову пощечину публично в саду и тот не ответил вызовом; напротив, на
другой же день явился на променаде как ни в чем не бывало. Тут-то все от
него и отвернулись, в Петербурге тоже. Версилов хоть и продолжал некоторое
знакомство, но совсем в другом кругу. Из светского его знакомства все его
обвинили, хотя, впрочем, мало кто знал обо всех подробностях; знали только
нечто о романической смерти молодой особы и о пощечине. По возможности
полные сведения имели только два-три лица; более всех знал покойный
Андроников, имея уже давно деловые сношения с Ахмаковыми и особенно с
Катериной Николавной по одному случаю. Но он хранил все эти секреты даже от
семейства своего, а открыл лишь нечто Крафту и Марье Ивановне, да и то
вследствие необходимости.
- Главное, тут теперь один документ, - заключил Крафт, - которого
чрезвычайно боится госпожа Ахмакова.
И вот что он сообщил и об этом.
Катерина Николавна имела неосторожность, когда старый князь, отец ее,
за границей стал уже выздоравливать от своего припадка, написать Андроникову
в большом секрете (Катерина Николавна доверяла ему вполне) чрезвычайно
компрометирующее письмо. В то время в выздоравливавшем князе действительно,
говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на
ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи,
картины, вазы; дарить и жертвовать на бог знает что большими кушами, даже на
разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил
за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение;
наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке. И вот, ввиду
верившая и противоречившая, встретила это объяснение Версилова с
чрезвычайною ненавистью и ядовито осмеяла его. Выгнала же его формально от
себя за то, что тот предложил ей прямо стать его женой ввиду близкого
предполагаемого второго удара мужа. Таким образом, Катерина Николавна должна
была почувствовать особенную ненависть к Версилову, когда увидела потом, что
он так открыто ищет уже руки ее падчерицы. Марья Ивановна, передавая все это
мне в Москве, верила и тому и другому варианту, то есть всему вместе: она
именно утверждала, что все это могло произойти совместно, что это вроде la
haine dans l'amour, оскорбленной любовной гордости с обеих сторон и т. д., и
т. д., одним словом, что-то вроде какой-то тончайшей романической путаницы,
недостойной всякого серьезного и здравомыслящего человека и, вдобавок, с
подлостью. Но Марья Ивановна была и сама нашпигована романами с детства и
читала их день и ночь, несмотря на прекрасный характер. В результате
выставлялась очевидная подлость Версилова, ложь и интрига, что-то черное и
гадкое, тем более что кончилось действительно трагически: бедная
воспламененная девушка отравилась, говорят, фосфорными спичками; впрочем, я
даже и теперь не знаю, верен ли этот последний слух; по крайней мере его
всеми силами постарались замять. Девица была больна всего две недели и
умерла. Спички остались, таким образом, под сомнением, но Крафт и им твердо
верил. Затем умер вскорости и отец девицы, говорят, от горести, которая и
вызвала второй удар, однако не раньше как через три месяца. Но после похорон
девицы молодой князь Сокольский, возвратившийся из Парижа в Эмс, дал
Версилову пощечину публично в саду и тот не ответил вызовом; напротив, на
другой же день явился на променаде как ни в чем не бывало. Тут-то все от
него и отвернулись, в Петербурге тоже. Версилов хоть и продолжал некоторое
знакомство, но совсем в другом кругу. Из светского его знакомства все его
обвинили, хотя, впрочем, мало кто знал обо всех подробностях; знали только
нечто о романической смерти молодой особы и о пощечине. По возможности
полные сведения имели только два-три лица; более всех знал покойный
Андроников, имея уже давно деловые сношения с Ахмаковыми и особенно с
Катериной Николавной по одному случаю. Но он хранил все эти секреты даже от
семейства своего, а открыл лишь нечто Крафту и Марье Ивановне, да и то
вследствие необходимости.
- Главное, тут теперь один документ, - заключил Крафт, - которого
чрезвычайно боится госпожа Ахмакова.
И вот что он сообщил и об этом.
Катерина Николавна имела неосторожность, когда старый князь, отец ее,
за границей стал уже выздоравливать от своего припадка, написать Андроникову
в большом секрете (Катерина Николавна доверяла ему вполне) чрезвычайно
компрометирующее письмо. В то время в выздоравливавшем князе действительно,
говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на
ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи,
картины, вазы; дарить и жертвовать на бог знает что большими кушами, даже на
разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил
за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение;
наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке. И вот, ввиду