бург, у меня в кармане, кроме других денег,
было семьдесят рублей, накопленных единственно из этого сбережения.
Результат двух этих опытов был для меня громадный: я узнал положительно, что
могу настолько хотеть, что достигну моей цели, а в этом, повторяю, вся "моя
идея"; дальнейшее - все пустяки.
II.
Однако рассмотрим и пустяки.
Я описал мои два опыта; в Петербурге, как известно уже, я сделал третий
- сходил на аукцион и, за один удар, взял семь рублей девяносто пять копеек
барыша. Конечно, это был не настоящий опыт, а так лишь - игра, утеха:
захотелось выкрасть минутку из будущего и попытать, как это я буду ходить и
действовать. Вообще же настоящий приступ к делу у меня был отложен, еще с
самого начала, в Москве, до тех пор пока я буду совершенно свободен; я
слишком понимал, что мне надо было хотя бы, например, сперва кончить с
гимназией. (Университетом, как уже известно, я пожертвовал.) Бесспорно, я
ехал в Петербург с затаенным гневом: только что я сдал гимназию и стал в
первый раз свободным, я вдруг увидел, что дела Версилова вновь отвлекут меня
от начала дела на неизвестный срок! Но хоть и с гневом, а я все-таки ехал
совершенно спокойный за цель мою.
Правда, я не знал практики; но я три года сряду обдумывал и сомнений
иметь не мог. Я воображал тысячу раз, как я приступлю: я вдруг очутываюсь,
как с неба спущенный, в одной из двух столиц наших (я выбрал для начала наши
столицы, и именно Петербург, которому, по некоторому расчету, отдал
преимущество); итак, я спущен с неба, но совершенно свободный, ни от кого не
завишу, здоров и имею затаенных в кармане сто рублей для первоначального
оборотного капитала. Без ста рублей начинать невозможно, так как на слишком
уже долгий срок отдалился бы даже самый первый период успеха. Кроме ста
рублей у меня, как уже известно, мужество, упорство, непрерывность,
полнейшее уединение и тайна. Уединение - главное: я ужасно не любил до самой
последней минуты никаких сношений и ассоциаций с людьми; говоря вообще,
начать "идею" я непременно положил один, это sine qua. Люди мне тяжелы, и я
был бы неспокоен духом, а беспокойство вредило бы цели. Да и вообще до сих
пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с
людьми, - у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле - всегда очень
глупо. И признаюсь в этом с негодованием и искренно, я всегда выдавал себя
сам словами и торопился, а потому и решился сократить людей. В выигрыше -
независимость, спокойствие духа, ясность цели.
Несмотря на ужасные петербургские цены, я определил раз навсегда, что
более пятнадцати копеек на еду не истрачу, и знал, что слово сдержу. Этот
вопрос об еде я обдумывал долго и обстоятельно; я положил, например, иногда
по два дня сряду есть один хлеб с солью, но с тем чтобы на третий день
истратить сбережения, сделанные в два дня; мне казалось, что это будет
выгоднее для здоровья, чем вечный ровный пост на минимуме в пятнадцать
копеек. Затем, для житья моего мне нужен был угол, угол буквально,
единственно чтобы выспаться ночью или укрыться уже в слишком ненастный день.
Жить я положил на улице, и за нужду я готов был ночевать в ночлежных
приютах, где, сверх ночлега, дают кусок хлеба и стакан чаю. О, я слишком
сумел бы спрятать мои деньги, чтобы их у меня в угле или в приюте не украли;
и не подглядели бы
было семьдесят рублей, накопленных единственно из этого сбережения.
Результат двух этих опытов был для меня громадный: я узнал положительно, что
могу настолько хотеть, что достигну моей цели, а в этом, повторяю, вся "моя
идея"; дальнейшее - все пустяки.
II.
Однако рассмотрим и пустяки.
Я описал мои два опыта; в Петербурге, как известно уже, я сделал третий
- сходил на аукцион и, за один удар, взял семь рублей девяносто пять копеек
барыша. Конечно, это был не настоящий опыт, а так лишь - игра, утеха:
захотелось выкрасть минутку из будущего и попытать, как это я буду ходить и
действовать. Вообще же настоящий приступ к делу у меня был отложен, еще с
самого начала, в Москве, до тех пор пока я буду совершенно свободен; я
слишком понимал, что мне надо было хотя бы, например, сперва кончить с
гимназией. (Университетом, как уже известно, я пожертвовал.) Бесспорно, я
ехал в Петербург с затаенным гневом: только что я сдал гимназию и стал в
первый раз свободным, я вдруг увидел, что дела Версилова вновь отвлекут меня
от начала дела на неизвестный срок! Но хоть и с гневом, а я все-таки ехал
совершенно спокойный за цель мою.
Правда, я не знал практики; но я три года сряду обдумывал и сомнений
иметь не мог. Я воображал тысячу раз, как я приступлю: я вдруг очутываюсь,
как с неба спущенный, в одной из двух столиц наших (я выбрал для начала наши
столицы, и именно Петербург, которому, по некоторому расчету, отдал
преимущество); итак, я спущен с неба, но совершенно свободный, ни от кого не
завишу, здоров и имею затаенных в кармане сто рублей для первоначального
оборотного капитала. Без ста рублей начинать невозможно, так как на слишком
уже долгий срок отдалился бы даже самый первый период успеха. Кроме ста
рублей у меня, как уже известно, мужество, упорство, непрерывность,
полнейшее уединение и тайна. Уединение - главное: я ужасно не любил до самой
последней минуты никаких сношений и ассоциаций с людьми; говоря вообще,
начать "идею" я непременно положил один, это sine qua. Люди мне тяжелы, и я
был бы неспокоен духом, а беспокойство вредило бы цели. Да и вообще до сих
пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с
людьми, - у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле - всегда очень
глупо. И признаюсь в этом с негодованием и искренно, я всегда выдавал себя
сам словами и торопился, а потому и решился сократить людей. В выигрыше -
независимость, спокойствие духа, ясность цели.
Несмотря на ужасные петербургские цены, я определил раз навсегда, что
более пятнадцати копеек на еду не истрачу, и знал, что слово сдержу. Этот
вопрос об еде я обдумывал долго и обстоятельно; я положил, например, иногда
по два дня сряду есть один хлеб с солью, но с тем чтобы на третий день
истратить сбережения, сделанные в два дня; мне казалось, что это будет
выгоднее для здоровья, чем вечный ровный пост на минимуме в пятнадцать
копеек. Затем, для житья моего мне нужен был угол, угол буквально,
единственно чтобы выспаться ночью или укрыться уже в слишком ненастный день.
Жить я положил на улице, и за нужду я готов был ночевать в ночлежных
приютах, где, сверх ночлега, дают кусок хлеба и стакан чаю. О, я слишком
сумел бы спрятать мои деньги, чтобы их у меня в угле или в приюте не украли;
и не подглядели бы