нович был всегда
этому рад. Я бережно вынул из лукошка Ариночку и приподнял ее за плечики; из
лукошка пахло каким-то кислым и острым запахом, какой бывает от долго не
мытого грудного ребеночка. Поспорив с Николаем Семеновичем, я вдруг объявил
ему, что беру девочку на свой счет. Тот стал возражать с некоторою
строгостью, несмотря на всю свою мягкость, и хоть кончил шуткой, но
намерение насчет воспитательного оставил во всей силе. Однако сделалось
по-моему: на том же дворе, но в другом флигеле, жил очень бедный столяр,
человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не старой и очень
здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и, главное, единственный,
родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному
счастью, тоже Ариночка. Я говорю, по счастью, потому что когда мы спорили в
кухне, эта баба, услыхав о случае, прибежала поглядеть, а когда узнала, что
это Ариночка, - умилилась. Молоко еще у ней не прошло, она открыла грудь и
приложила к груди ребенка. Я припал к ней и стал просить, чтоб унесла к
себе, а что я буду платить ежемесячно.
Она боялась, позволит ли муж, но взяла на ночь. Наутро муж позволил за
восемь рублей в месяц, и я тут же отсчитал ему за первый месяц вперед; тот
тотчас же пропил деньги. Николай Семенович, все еще странно улыбаясь,
согласился поручиться за меня столяру, что деньги, по восьми рублей
ежемесячно, будут вноситься мною неуклонно. Я было стал отдавать Николаю
Семеновичу, чтоб обеспечить его, мои шестьдесят рублей на руки, но он не
взял; впрочем, он знал, что у меня есть деньги, и верил мне. Этою
деликатностью его наша минутная ссора была изглажена. Марья Ивановна ничего
не говорила, но удивлялась, как я беру такую заботу. Я особенно оценил их
деликатность в том, что они оба не позволили себе ни малейшей шутки надо
мною, а стали, напротив, относиться к делу так же серьезно, как и следовало.
Я каждый день бегал к Дарье Родивоновне, раза по три, а через неделю подарил
ей лично, в руку, потихоньку от мужа, еще три рубля. На другие три рубля я
завел одеяльце и пеленки. Но через десять дней Риночка вдруг заболела. Я
тотчас привез доктора, он что-то прописал, и мы провозились всю ночь, мучая
крошку его скверным лекарством, а на другой день он объявил, что уже поздно,
и на просьбы мои - а впрочем, кажется, на укоры - произнес с благородною
уклончивостью: "Я не бог". Язычок, губки и весь рот у девочки покрылись
какой-то мелкой белой сыпью, и она к вечеру же умерла, упирая в меня свои
большие черные глазки, как будто она уже понимала. Не понимаю, как не пришло
мне на мысль снять с нее, с мертвенькой, фотографию. Ну, поверят ли, что я
не то что плакал, а просто выл в этот вечер, чего прежде никогда не позволял
себе, и Марья Ивановна принуждена была утешать меня - и опять-таки
совершенно без насмешки ни с ее, ни с его стороны. Столяр же сделал и
гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и положила хорошенькую подушечку,
а я купил цветов и обсыпал ребеночка: так и снесли мою бедную былиночку,
которую, поверят ли, до сих пор не могу позабыть. Немного, однако, спустя
все это почти внезапное происшествие заставило меня даже очень задуматься.
Конечно, Риночка обошлась недорого - со всем: с гробиком, с погребением, с
доктором, с цветами и с платой Дарье Родивоновне - тридцать рублей. Эти
деньги,
этому рад. Я бережно вынул из лукошка Ариночку и приподнял ее за плечики; из
лукошка пахло каким-то кислым и острым запахом, какой бывает от долго не
мытого грудного ребеночка. Поспорив с Николаем Семеновичем, я вдруг объявил
ему, что беру девочку на свой счет. Тот стал возражать с некоторою
строгостью, несмотря на всю свою мягкость, и хоть кончил шуткой, но
намерение насчет воспитательного оставил во всей силе. Однако сделалось
по-моему: на том же дворе, но в другом флигеле, жил очень бедный столяр,
человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не старой и очень
здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и, главное, единственный,
родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному
счастью, тоже Ариночка. Я говорю, по счастью, потому что когда мы спорили в
кухне, эта баба, услыхав о случае, прибежала поглядеть, а когда узнала, что
это Ариночка, - умилилась. Молоко еще у ней не прошло, она открыла грудь и
приложила к груди ребенка. Я припал к ней и стал просить, чтоб унесла к
себе, а что я буду платить ежемесячно.
Она боялась, позволит ли муж, но взяла на ночь. Наутро муж позволил за
восемь рублей в месяц, и я тут же отсчитал ему за первый месяц вперед; тот
тотчас же пропил деньги. Николай Семенович, все еще странно улыбаясь,
согласился поручиться за меня столяру, что деньги, по восьми рублей
ежемесячно, будут вноситься мною неуклонно. Я было стал отдавать Николаю
Семеновичу, чтоб обеспечить его, мои шестьдесят рублей на руки, но он не
взял; впрочем, он знал, что у меня есть деньги, и верил мне. Этою
деликатностью его наша минутная ссора была изглажена. Марья Ивановна ничего
не говорила, но удивлялась, как я беру такую заботу. Я особенно оценил их
деликатность в том, что они оба не позволили себе ни малейшей шутки надо
мною, а стали, напротив, относиться к делу так же серьезно, как и следовало.
Я каждый день бегал к Дарье Родивоновне, раза по три, а через неделю подарил
ей лично, в руку, потихоньку от мужа, еще три рубля. На другие три рубля я
завел одеяльце и пеленки. Но через десять дней Риночка вдруг заболела. Я
тотчас привез доктора, он что-то прописал, и мы провозились всю ночь, мучая
крошку его скверным лекарством, а на другой день он объявил, что уже поздно,
и на просьбы мои - а впрочем, кажется, на укоры - произнес с благородною
уклончивостью: "Я не бог". Язычок, губки и весь рот у девочки покрылись
какой-то мелкой белой сыпью, и она к вечеру же умерла, упирая в меня свои
большие черные глазки, как будто она уже понимала. Не понимаю, как не пришло
мне на мысль снять с нее, с мертвенькой, фотографию. Ну, поверят ли, что я
не то что плакал, а просто выл в этот вечер, чего прежде никогда не позволял
себе, и Марья Ивановна принуждена была утешать меня - и опять-таки
совершенно без насмешки ни с ее, ни с его стороны. Столяр же сделал и
гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и положила хорошенькую подушечку,
а я купил цветов и обсыпал ребеночка: так и снесли мою бедную былиночку,
которую, поверят ли, до сих пор не могу позабыть. Немного, однако, спустя
все это почти внезапное происшествие заставило меня даже очень задуматься.
Конечно, Риночка обошлась недорого - со всем: с гробиком, с погребением, с
доктором, с цветами и с платой Дарье Родивоновне - тридцать рублей. Эти
деньги,