продолговатого лица, и,
кажется, если б только на капельку были менее широки ее скулы, то не только
в молодости, но даже и теперь она могла бы назваться красивою. Теперь же ей
было не более тридцати Девяти, но в темно-русых волосах ее уже сильно
проскакивали сединки. Татьяна Павловна взглянула на нее с решительным
негодованием.
- Этакому-то бутузу! И так перед ним дрожать! Смешная ты, Софья;
сердишь ты меня, вот что!
- Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите,
может, а? - прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на лице Татьяны
Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за
серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на
мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в
ту минуту она была счастлива моею покорностью.
- Я, конечно, не могу не почувствовать, если вы сами бросаетесь на
людей, Татьяна Павловна, и именно тогда, когда я, войдя, сказал
"здравствуйте, мама", чего прежде никогда не делал, - нашел я наконец нужным
ей заметить.
- Представьте себе, - вскипела она тотчас же, - он считает это за
подвиг? На коленках, что ли, стоять перед тобой, что ты раз в жизни
вежливость оказал? Да и это ли вежливость! Что ты в угол-то смотришь, входя?
Разве я не знаю, как ты перед нею рвешь и мечешь! Мог бы и мне сказать
"здравствуй", я пеленала тебя, я твоя крестная мать.
Разумеется, я пренебрег отвечать. В ту минуту как раз вошла сестра, и я
поскорее обратился к ней:
- Лиза, я сегодня видел Васина, и он у меня про тебя спросил. Ты
знакома?
- Да, в Луге, прошлого года, - совершенно просто ответила она, садясь
подле и ласково на меня посмотрев. Не знаю почему, мне казалось, что она так
и вспыхнет, когда я ей расскажу про Васина. Сестра была блондинка, светлая
блондинка, совсем не в мать и не в отца волосами; но глаза, овал лица были
почти как у матери. Нос очень прямой, небольшой и правильный; впрочем, и еще
особенность - мелкие веснушки в лице, чего совсем у матери не было.
Версиловского было очень немного, разве тонкость стана, не малый рост и
что-то такое прелестное в походке. Со мной же ни малейшего сходства; два
противоположные полюса.
- Я их месяца три знала, - прибавила Лиза.
- Это ты про Васина говоришь их, Лиза? Надо сказать его, а не их.
Извини, сестра, что я поправляю, но мне горько, что воспитанием твоим,
кажется, совсем пренебрегли.
- А при матери низко об этом замечать, с твоей стороны, - так и
вспыхнула Татьяна Павловна, - и врешь ты, вовсе не пренебрегли.
- Ничего я и не говорю про мать, - резко вступился я, - знайте, мама,
что я смотрю на Лизу как на вторую вас; вы сделали из нее такую же прелесть
по доброте и характеру, какою, наверно, были вы сами, и есть теперь, до сих
пор, и будете вечно... Я лишь про наружный лоск, про все эти светские
глупости, впрочем необходимые. Я только о том негодую, что Версилов,
услышав, что ты про Васина выговариваешь их, а не его, наверно, не поправил
бы тебя вовсе - до того он высокомерен и равнодушен с нами. Вот что меня
бесит!
- Сам-то медвежонок, а туда же лоску учит. Не смейте, сударь, впредь
при матери говорить: "Версилов", равно и в моем присутствии, - не стерплю! -
засверкала Татьяна Павловна.
- Мама, я сегодня ж
кажется, если б только на капельку были менее широки ее скулы, то не только
в молодости, но даже и теперь она могла бы назваться красивою. Теперь же ей
было не более тридцати Девяти, но в темно-русых волосах ее уже сильно
проскакивали сединки. Татьяна Павловна взглянула на нее с решительным
негодованием.
- Этакому-то бутузу! И так перед ним дрожать! Смешная ты, Софья;
сердишь ты меня, вот что!
- Ах, Татьяна Павловна, зачем бы вам так с ним теперь! Да вы шутите,
может, а? - прибавила мать, приметив что-то вроде улыбки на лице Татьяны
Павловны. Татьяны Павловнину брань и впрямь иногда нельзя было принять за
серьезное, но улыбнулась она (если только улыбнулась), конечно, лишь на
мать, потому что ужасно любила ее доброту и уж без сомнения заметила, как в
ту минуту она была счастлива моею покорностью.
- Я, конечно, не могу не почувствовать, если вы сами бросаетесь на
людей, Татьяна Павловна, и именно тогда, когда я, войдя, сказал
"здравствуйте, мама", чего прежде никогда не делал, - нашел я наконец нужным
ей заметить.
- Представьте себе, - вскипела она тотчас же, - он считает это за
подвиг? На коленках, что ли, стоять перед тобой, что ты раз в жизни
вежливость оказал? Да и это ли вежливость! Что ты в угол-то смотришь, входя?
Разве я не знаю, как ты перед нею рвешь и мечешь! Мог бы и мне сказать
"здравствуй", я пеленала тебя, я твоя крестная мать.
Разумеется, я пренебрег отвечать. В ту минуту как раз вошла сестра, и я
поскорее обратился к ней:
- Лиза, я сегодня видел Васина, и он у меня про тебя спросил. Ты
знакома?
- Да, в Луге, прошлого года, - совершенно просто ответила она, садясь
подле и ласково на меня посмотрев. Не знаю почему, мне казалось, что она так
и вспыхнет, когда я ей расскажу про Васина. Сестра была блондинка, светлая
блондинка, совсем не в мать и не в отца волосами; но глаза, овал лица были
почти как у матери. Нос очень прямой, небольшой и правильный; впрочем, и еще
особенность - мелкие веснушки в лице, чего совсем у матери не было.
Версиловского было очень немного, разве тонкость стана, не малый рост и
что-то такое прелестное в походке. Со мной же ни малейшего сходства; два
противоположные полюса.
- Я их месяца три знала, - прибавила Лиза.
- Это ты про Васина говоришь их, Лиза? Надо сказать его, а не их.
Извини, сестра, что я поправляю, но мне горько, что воспитанием твоим,
кажется, совсем пренебрегли.
- А при матери низко об этом замечать, с твоей стороны, - так и
вспыхнула Татьяна Павловна, - и врешь ты, вовсе не пренебрегли.
- Ничего я и не говорю про мать, - резко вступился я, - знайте, мама,
что я смотрю на Лизу как на вторую вас; вы сделали из нее такую же прелесть
по доброте и характеру, какою, наверно, были вы сами, и есть теперь, до сих
пор, и будете вечно... Я лишь про наружный лоск, про все эти светские
глупости, впрочем необходимые. Я только о том негодую, что Версилов,
услышав, что ты про Васина выговариваешь их, а не его, наверно, не поправил
бы тебя вовсе - до того он высокомерен и равнодушен с нами. Вот что меня
бесит!
- Сам-то медвежонок, а туда же лоску учит. Не смейте, сударь, впредь
при матери говорить: "Версилов", равно и в моем присутствии, - не стерплю! -
засверкала Татьяна Павловна.
- Мама, я сегодня ж