отъезжая в Петербург, я наверстал на присланных мне на выезд
Версиловым сорока рублях и продажею кой-каких вещиц перед отъездом, так что
весь мой "капитал" остался неприкосновенным. "Но, - подумал я, - если я буду
так сбиваться в сторону, то недалеко уеду". В истории с студентом выходило,
что "идея" может увлечь до неясности впечатлений и отвлечь от текущей
действительности. Из истории с Риночкой выходило обратное, что никакая
"идея" не в силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не
остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему
разом всем тем, что уже годами труда сделал для "идеи". Оба вывода были тем
не менее верны.
Глава шестая
I.
Надежды мои не сбылись вполне - я не застал их одних: хоть Версилова и
не было, но у матери сидела Татьяна Павловна - все-таки чужой человек.
Половина великодушного расположения разом с меня соскочила. Удивительно, как
я скор и перевертлив в подобных случаях; песчинки или волоска достаточно,
чтобы разогнать хорошее и заменить дурным. Дурные же впечатления мои, к
моему сожалению, не так скоро изгоняются, хоть я и не злопамятен. Когда я
вошел, мне мелькнуло, что мать тотчас же и быстро прервала нить своего
разговора с Татьяной Павловной, кажется весьма оживленного. Сестра
воротилась с работы передо мной лишь за минуту и еще не выходила из своей
каморки.
Квартира эта состояла из трех комнат. Та, в которой все, по
обыкновению, сидели, серединная комната, или гостиная, была у нас довольно
большая и почти приличная. В ней все же были мягкие красные диваны, очень,
впрочем, истертые (Версилов не терпел чехлов), кой-какие ковры, несколько
столов и ненужных столиков. Затем, направо, находилась комната Версилова,
тесная и узкая, в одно окно; в ней стоял жалкий письменный стол, на котором
валялось несколько неупотребляемых книг и забытых бумаг, а перед столом не
менее жалкое мягкое кресло, со сломанной и поднявшейся вверх углом пружиной,
от которой часто стонал Версилов и бранился. В этом же кабинете, на мягком и
тоже истасканном диване, стлали ему и спать; он ненавидел этот свой кабинет
и, кажется, ничего в нем не делал, а предпочитал сидеть праздно в гостиной
по целым часам. Налево из гостиной была точно такая же комнатка, в ней спали
мать и сестра. В гостиную входили из коридора, который оканчивался входом в
кухню, где жила кухарка Лукерья, и когда стряпала, то чадила пригорелым
маслом на всю квартиру немилосердно. Бывали минуты, когда Версилов громко
проклинал свою жизнь и участь из-за этого кухонного чада, и в этом одном я
ему вполне сочувствовал; я тоже ненавижу эти запахи, хотя они и не проникали
ко мне: я жил вверху в светелке, под крышей, куда подымался по чрезвычайно
крутой и скрипучей лесенке. Там у меня было достопримечательного -
полукруглое окно, ужасно низкий потолок, клеенчатый диван, на котором
Лукерья к ночи постилала мне простыню и клала подушку, а прочей мебели лишь
два предмета - простейший тесовый стол и дырявый плетеный стул.
Впрочем, все-таки у нас сохранялись остатки некоторого, когда-то
бывшего комфорта; в гостиной, например, имелась весьма недурная фарфоровая
лампа, а на стене висела превосходная большая гравюра дрезденской Мадонны и
тут же напротив, на другой стене" дорогая фотография, в огромном размере,
литых бронзовых ворот флорентийско
Версиловым сорока рублях и продажею кой-каких вещиц перед отъездом, так что
весь мой "капитал" остался неприкосновенным. "Но, - подумал я, - если я буду
так сбиваться в сторону, то недалеко уеду". В истории с студентом выходило,
что "идея" может увлечь до неясности впечатлений и отвлечь от текущей
действительности. Из истории с Риночкой выходило обратное, что никакая
"идея" не в силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не
остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему
разом всем тем, что уже годами труда сделал для "идеи". Оба вывода были тем
не менее верны.
Глава шестая
I.
Надежды мои не сбылись вполне - я не застал их одних: хоть Версилова и
не было, но у матери сидела Татьяна Павловна - все-таки чужой человек.
Половина великодушного расположения разом с меня соскочила. Удивительно, как
я скор и перевертлив в подобных случаях; песчинки или волоска достаточно,
чтобы разогнать хорошее и заменить дурным. Дурные же впечатления мои, к
моему сожалению, не так скоро изгоняются, хоть я и не злопамятен. Когда я
вошел, мне мелькнуло, что мать тотчас же и быстро прервала нить своего
разговора с Татьяной Павловной, кажется весьма оживленного. Сестра
воротилась с работы передо мной лишь за минуту и еще не выходила из своей
каморки.
Квартира эта состояла из трех комнат. Та, в которой все, по
обыкновению, сидели, серединная комната, или гостиная, была у нас довольно
большая и почти приличная. В ней все же были мягкие красные диваны, очень,
впрочем, истертые (Версилов не терпел чехлов), кой-какие ковры, несколько
столов и ненужных столиков. Затем, направо, находилась комната Версилова,
тесная и узкая, в одно окно; в ней стоял жалкий письменный стол, на котором
валялось несколько неупотребляемых книг и забытых бумаг, а перед столом не
менее жалкое мягкое кресло, со сломанной и поднявшейся вверх углом пружиной,
от которой часто стонал Версилов и бранился. В этом же кабинете, на мягком и
тоже истасканном диване, стлали ему и спать; он ненавидел этот свой кабинет
и, кажется, ничего в нем не делал, а предпочитал сидеть праздно в гостиной
по целым часам. Налево из гостиной была точно такая же комнатка, в ней спали
мать и сестра. В гостиную входили из коридора, который оканчивался входом в
кухню, где жила кухарка Лукерья, и когда стряпала, то чадила пригорелым
маслом на всю квартиру немилосердно. Бывали минуты, когда Версилов громко
проклинал свою жизнь и участь из-за этого кухонного чада, и в этом одном я
ему вполне сочувствовал; я тоже ненавижу эти запахи, хотя они и не проникали
ко мне: я жил вверху в светелке, под крышей, куда подымался по чрезвычайно
крутой и скрипучей лесенке. Там у меня было достопримечательного -
полукруглое окно, ужасно низкий потолок, клеенчатый диван, на котором
Лукерья к ночи постилала мне простыню и клала подушку, а прочей мебели лишь
два предмета - простейший тесовый стол и дырявый плетеный стул.
Впрочем, все-таки у нас сохранялись остатки некоторого, когда-то
бывшего комфорта; в гостиной, например, имелась весьма недурная фарфоровая
лампа, а на стене висела превосходная большая гравюра дрезденской Мадонны и
тут же напротив, на другой стене" дорогая фотография, в огромном размере,
литых бронзовых ворот флорентийско