овна.
- Э, много таких! - Он сунул адрес в карман. - В этом кульке все
гостинцы - тебе, Лиза, и вам, Татьяна Павловна; Софья и я, мы не любим
сладкого. Пожалуй, и тебе, молодой человек. Я сам все взял у Елисеева и у
Балле. Слишком долго "голодом сидели", как говорит Лукерья. (NB. Никогда
никто не сидел у нас голодом.) Тут виноград, конфеты, дюшесы и клубничный
пирог; даже взял превосходной наливки; орехов тоже. Любопытно, что я до сих
пор с самого детства люблю орехи, Татьяна Павловна, и, знаете, самые
простые. Лиза в меня; она тоже, как белочка, любит щелкать орешки. Но ничего
нет прелестнее, Татьяна Павловна, как иногда невзначай, между детских
воспоминаний, воображать себя мгновениями в лесу, в кустарнике, когда сам
рвешь орехи... Дни уже почти осенние, но ясные, иногда так свежо, затаишься
в глуши, забредешь в лес, пахнет листьями... Я вижу что-то симпатическое в
вашем взгляде, Аркадий Макарович?
- Первые годы детства моего прошли тоже в деревне.
- Как, да ведь ты, кажется, в Москве проживал... если не ошибаюсь.
- Он у Андрониковых тогда жил в Москве, когда вы тогда приехали; а до
тех пор проживал у покойной вашей тетушки, Варвары Степановны, в деревне, -
подхватила Татьяна Павловна.
- Софья, вот деньги, припрячь. На днях обещали пять тысяч дать.
- Стало быть, уж никакой надежды князьям? - спросила Татьяна Павловна.
- Совершенно никакой, Татьяна Павловна.
- Я всегда сочувствовала вам, Андрей Петрович, и всем вашим, и была
другом дома; но хоть князья мне и чужие, а мне, ей-богу, их жаль. Не
осердитесь, Андрей Петрович.
- Я не намерен делиться, Татьяна Павловна.
- Конечно, вы знаете мою мысль, Андрей Петрович, они бы прекратили иск,
если б вы предложили поделить пополам в самом начале; теперь, конечно,
поздно. Впрочем, не смею судить... Я ведь потому, что покойник, наверно, не
обошел бы их в своем завещании.
- Не то что обошел бы, а наверно бы все им оставил, а обошел бы только
одного меня, если бы сумел дело сделать и как следует завещание написать; но
теперь за меня закон - и кончено. Делиться я не могу и не хочу, Татьяна
Павловна, и делу конец.
Он произнес это даже с озлоблением, что редко позволял себе. Татьяна
Павловна притихла. Мать как-то грустно потупила глаза: Версилов знал, что
она одобряет мнение Татьяны Павловны.
"Тут эмская пощечина!" - подумал я про себя. Документ, доставленный
Крафтом и бывший у меня в кармане, имел бы печальную участь, если бы попался
к нему в руки. Я вдруг почувствовал, что все это сидит еще у меня на шее;
эта мысль, в связи со всем прочим, конечно, подействовала на меня
раздражительно.
- Аркадий, я желал бы, чтоб ты оделся получше, мой друг; ты одет
недурно, но, ввиду дальнейшего, я мог бы тебе отрекомендовать хорошего
одного француза, предобросовестного и со вкусом.
- Я вас попрошу никогда не делать мне подобных предложений, - рванул я
вдруг.
- Что так?
- Я, конечно, не нахожу унизительного, но мы вовсе не в таком
соглашении, а, напротив, даже в разногласии, потому что я на днях, завтра,
оставляю ходить к князю, не видя там ни малейшей службы...
- Да в том, что ты ходишь, что ты сидишь с ним, - служба!
- Такие мысли унизительны.
- Не понимаю; а впрочем, если ты столь щекотлив, то не бери с него
денег, а только ходи. Ты его
- Э, много таких! - Он сунул адрес в карман. - В этом кульке все
гостинцы - тебе, Лиза, и вам, Татьяна Павловна; Софья и я, мы не любим
сладкого. Пожалуй, и тебе, молодой человек. Я сам все взял у Елисеева и у
Балле. Слишком долго "голодом сидели", как говорит Лукерья. (NB. Никогда
никто не сидел у нас голодом.) Тут виноград, конфеты, дюшесы и клубничный
пирог; даже взял превосходной наливки; орехов тоже. Любопытно, что я до сих
пор с самого детства люблю орехи, Татьяна Павловна, и, знаете, самые
простые. Лиза в меня; она тоже, как белочка, любит щелкать орешки. Но ничего
нет прелестнее, Татьяна Павловна, как иногда невзначай, между детских
воспоминаний, воображать себя мгновениями в лесу, в кустарнике, когда сам
рвешь орехи... Дни уже почти осенние, но ясные, иногда так свежо, затаишься
в глуши, забредешь в лес, пахнет листьями... Я вижу что-то симпатическое в
вашем взгляде, Аркадий Макарович?
- Первые годы детства моего прошли тоже в деревне.
- Как, да ведь ты, кажется, в Москве проживал... если не ошибаюсь.
- Он у Андрониковых тогда жил в Москве, когда вы тогда приехали; а до
тех пор проживал у покойной вашей тетушки, Варвары Степановны, в деревне, -
подхватила Татьяна Павловна.
- Софья, вот деньги, припрячь. На днях обещали пять тысяч дать.
- Стало быть, уж никакой надежды князьям? - спросила Татьяна Павловна.
- Совершенно никакой, Татьяна Павловна.
- Я всегда сочувствовала вам, Андрей Петрович, и всем вашим, и была
другом дома; но хоть князья мне и чужие, а мне, ей-богу, их жаль. Не
осердитесь, Андрей Петрович.
- Я не намерен делиться, Татьяна Павловна.
- Конечно, вы знаете мою мысль, Андрей Петрович, они бы прекратили иск,
если б вы предложили поделить пополам в самом начале; теперь, конечно,
поздно. Впрочем, не смею судить... Я ведь потому, что покойник, наверно, не
обошел бы их в своем завещании.
- Не то что обошел бы, а наверно бы все им оставил, а обошел бы только
одного меня, если бы сумел дело сделать и как следует завещание написать; но
теперь за меня закон - и кончено. Делиться я не могу и не хочу, Татьяна
Павловна, и делу конец.
Он произнес это даже с озлоблением, что редко позволял себе. Татьяна
Павловна притихла. Мать как-то грустно потупила глаза: Версилов знал, что
она одобряет мнение Татьяны Павловны.
"Тут эмская пощечина!" - подумал я про себя. Документ, доставленный
Крафтом и бывший у меня в кармане, имел бы печальную участь, если бы попался
к нему в руки. Я вдруг почувствовал, что все это сидит еще у меня на шее;
эта мысль, в связи со всем прочим, конечно, подействовала на меня
раздражительно.
- Аркадий, я желал бы, чтоб ты оделся получше, мой друг; ты одет
недурно, но, ввиду дальнейшего, я мог бы тебе отрекомендовать хорошего
одного француза, предобросовестного и со вкусом.
- Я вас попрошу никогда не делать мне подобных предложений, - рванул я
вдруг.
- Что так?
- Я, конечно, не нахожу унизительного, но мы вовсе не в таком
соглашении, а, напротив, даже в разногласии, потому что я на днях, завтра,
оставляю ходить к князю, не видя там ни малейшей службы...
- Да в том, что ты ходишь, что ты сидишь с ним, - служба!
- Такие мысли унизительны.
- Не понимаю; а впрочем, если ты столь щекотлив, то не бери с него
денег, а только ходи. Ты его