ь
бы, эксцентрические, что их с первого взгляда можно безошибочно принять за
сумасшествие. С одною из таких фантазий и пришел я в это утро к Звереву, - к
Звереву, потому что никого другого не имел в Петербурге, к кому бы на этот
раз мог обратиться. А между тем Ефим был именно тем лицом, к которому, будь
из чего выбирать, я бы обратился с таким предложением к последнему. Когда я
уселся напротив него, то мне даже самому показалось, что я, олицетворенный
бред и горячка, уселся напротив олицетворенной золотой середины и прозы. Но
на моей стороне была идея и верное чувство, на его - один лишь практический
вывод: что так никогда не делается. Короче, я объяснил ему кратко и ясно,
что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог
послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он старый
товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю
гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в
Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину. Замечу при этом, что Ефим даже
очень подробно знал все мои семейные обстоятельства, отношения мои к
Версилову и почти все, что я сам знал из истории Версилова; я же ему в
разное время и сообщил, кроме, разумеется, некоторых секретов. Он сидел и
слушал, по обыкновению своему нахохлившись, как воробей в клетке, молчаливый
и серьезный, одутловатый, с своими взъерошенными белыми волосами.
Неподвижная насмешливая улыбка не сходила с губ его. Улыбка эта была тем
сквернее, что была совершенно не умышленная, а невольная; видно было, что он
действительно и воистину считал себя в эту минуту гораздо выше меня и умом и
характером. Я подозревал тоже, что он к тому же презирает меня за вчерашнюю
сцену у Дергачева; это так и должно было быть: Ефим - толпа, Ефим - улица, а
та всегда поклоняется только успеху.
- А Версилов про это не знает? - спросил он.
- Разумеется, нет.
- Так какое же ты право имеешь вмешиваться в дела его? Это во-первых. А
во-вторых, что ты этим хочешь доказать?
Я знал возражения и тотчас же объяснил ему, что это вовсе не так глупо,
как он полагает. Во-первых, нахалу князю будет доказано, что есть еще люди,
понимающие честь, и в нашем сословии, а во-вторых, будет пристыжен Версилов
и вынесет урок. А в-третьих, и главное, если даже Версилов был и прав, по
каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести
пощечину, то по крайней мере он увидит, что есть существо, до того сильно
способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое
положить за интересы его даже жизнь свою... несмотря на то что с ним
расстается навеки...
- Постой, не кричи, тетка не любит. Скажи ты мне, ведь с этим самым
князем Сокольским Версилов тягается о наследстве? В таком случае это будет
уже совершенно новый и оригинальный способ выигрывать тяжбы - убивая
противников на дуэли.
Я объяснил ему en toutes lettres, что он просто глуп и нахал и что если
насмешливая улыбка его разрастается все больше и больше, то это доказывает
только его самодовольство и ординарность, что не может же он предположить,
что соображения о тяжбе не было и в моей голове, да еще с самого начала, а
удостоило посетить только его многодумную голову. Затем я изложил ему, что
тяжба уже выиграна, к тому же ведется не с князем Сокольским, а с князьями
Сокольскими, так что
бы, эксцентрические, что их с первого взгляда можно безошибочно принять за
сумасшествие. С одною из таких фантазий и пришел я в это утро к Звереву, - к
Звереву, потому что никого другого не имел в Петербурге, к кому бы на этот
раз мог обратиться. А между тем Ефим был именно тем лицом, к которому, будь
из чего выбирать, я бы обратился с таким предложением к последнему. Когда я
уселся напротив него, то мне даже самому показалось, что я, олицетворенный
бред и горячка, уселся напротив олицетворенной золотой середины и прозы. Но
на моей стороне была идея и верное чувство, на его - один лишь практический
вывод: что так никогда не делается. Короче, я объяснил ему кратко и ясно,
что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог
послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он старый
товарищ и отказаться поэтому даже не имеет и права, а что вызвать я желаю
гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в
Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину. Замечу при этом, что Ефим даже
очень подробно знал все мои семейные обстоятельства, отношения мои к
Версилову и почти все, что я сам знал из истории Версилова; я же ему в
разное время и сообщил, кроме, разумеется, некоторых секретов. Он сидел и
слушал, по обыкновению своему нахохлившись, как воробей в клетке, молчаливый
и серьезный, одутловатый, с своими взъерошенными белыми волосами.
Неподвижная насмешливая улыбка не сходила с губ его. Улыбка эта была тем
сквернее, что была совершенно не умышленная, а невольная; видно было, что он
действительно и воистину считал себя в эту минуту гораздо выше меня и умом и
характером. Я подозревал тоже, что он к тому же презирает меня за вчерашнюю
сцену у Дергачева; это так и должно было быть: Ефим - толпа, Ефим - улица, а
та всегда поклоняется только успеху.
- А Версилов про это не знает? - спросил он.
- Разумеется, нет.
- Так какое же ты право имеешь вмешиваться в дела его? Это во-первых. А
во-вторых, что ты этим хочешь доказать?
Я знал возражения и тотчас же объяснил ему, что это вовсе не так глупо,
как он полагает. Во-первых, нахалу князю будет доказано, что есть еще люди,
понимающие честь, и в нашем сословии, а во-вторых, будет пристыжен Версилов
и вынесет урок. А в-третьих, и главное, если даже Версилов был и прав, по
каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести
пощечину, то по крайней мере он увидит, что есть существо, до того сильно
способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое
положить за интересы его даже жизнь свою... несмотря на то что с ним
расстается навеки...
- Постой, не кричи, тетка не любит. Скажи ты мне, ведь с этим самым
князем Сокольским Версилов тягается о наследстве? В таком случае это будет
уже совершенно новый и оригинальный способ выигрывать тяжбы - убивая
противников на дуэли.
Я объяснил ему en toutes lettres, что он просто глуп и нахал и что если
насмешливая улыбка его разрастается все больше и больше, то это доказывает
только его самодовольство и ординарность, что не может же он предположить,
что соображения о тяжбе не было и в моей голове, да еще с самого начала, а
удостоило посетить только его многодумную голову. Затем я изложил ему, что
тяжба уже выиграна, к тому же ведется не с князем Сокольским, а с князьями
Сокольскими, так что