ельнее, вешают над диваном какую-нибудь литографию, под стол
подстилают чахоточный коврик. Люди, любящие эту затхлую чистоту, а главное,
угодливую почтительность хозяек, - сами подозрительны. Я был убежден, что
звание лучшего жильца льстило самому Васину. Не знаю почему, но меня начал
мало-помалу бесить вид этих двух загроможденных книгами столов. Книги,
бумаги, чернилица - все было в самом отвратительном порядке, идеал которого
совпадает с мировоззрением хозяйки-немки и ее горничной. Книг было довольно,
и не то что газет и журналов, а настоящих книг, - и он, очевидно, их читал
и, вероятно, садился читать или принимался писать с чрезвычайно важным и
аккуратным видом. Не знаю, но я больше люблю, где книги разбросаны в
беспорядке, по крайней мере из занятий не делается священнодействия.
Наверно, этот Васин чрезвычайно вежлив с посетителем, но, наверно, каждый
жест его говорит посетителю: "Вот я посижу с тобою часика полтора, а потом,
когда ты уйдешь, займусь уже делом". Наверно, с ним можно завести
чрезвычайно интересный разговор и услышать новое, но - "мы вот теперь с
тобою поговорим, и я тебя очень заинтересую, а когда ты уйдешь, я примусь
уже за самое интересное"... И однако же, я все-таки не уходил, а сидел. В
том же, что совсем не нуждаюсь в его совете, я уже окончательно убедился.
Я сидел уже с час и больше, и сидел у окна на одном из двух
приставленных к окну плетеных стульев. Бесило меня и то, что уходило время,
а мне до вечера надо было еще сыскать квартиру. Я было хотел взять
какую-нибудь книгу от скуки, но не взял: при одной мысли развлечь себя стало
вдвое противнее. Больше часу как продолжалась чрезвычайная тишина, и вот
вдруг, где-то очень близко, за дверью, которую заслонял диван, я невольно и
постепенно стал различать все больше и больше разраставшийся шепот. Говорили
два голоса, очевидно женские, это слышно было, но расслышать слов совсем
нельзя было; и, однако, я от скуки как-то стал вникать. Ясно было, что
говорили одушевленно и страстно и что дело шло не о выкройках: о чем-то
сговаривались, или спорили, или один голос убеждал и просил, а другой не
слушался и возражал. Должно быть, какие-нибудь другие жильцы. Скоро мне
наскучило и ухо привыкло, так что я хоть и продолжал слушать, но
механически, а иногда и совсем забывая, что слушаю, как вдруг произошло
что-то чрезвычайное, точно как бы кто-то соскочил со стула обеими ногами или
вдруг вскочил с места и затопал; затем раздался стон и вдруг крик, даже и не
крик, а визг, животный, озлобленный и которому уже все равно, услышат чужие
или нет. Я бросился к двери и отворил; разом со мной отворилась и другая
дверь в конце коридора, хозяйкина, как узнал я после, откуда выглянули две
любопытные головы. Крик, однако, тотчас затих, как вдруг отворилась дверь
рядом с моею, от соседок, и одна молодая, как показалось мне, женщина быстро
вырвалась и побежала вниз по лестнице. Другая же, пожилая женщина, хотела
было удержать ее, но не смогла, и только простонала ей вслед:
- Оля, Оля, куда? ох!
Но, разглядев две наши отворенные двери, проворно притворила свою,
оставив щелку и из нее прислушиваясь на лестницу до тех пор, пока не
замолкли совсем шаги убежавшей вниз Оли. Я вернулся к моему окну. Все
затихло. Случай пустой, а может быть, и смешной, и я перестал об нем дум
подстилают чахоточный коврик. Люди, любящие эту затхлую чистоту, а главное,
угодливую почтительность хозяек, - сами подозрительны. Я был убежден, что
звание лучшего жильца льстило самому Васину. Не знаю почему, но меня начал
мало-помалу бесить вид этих двух загроможденных книгами столов. Книги,
бумаги, чернилица - все было в самом отвратительном порядке, идеал которого
совпадает с мировоззрением хозяйки-немки и ее горничной. Книг было довольно,
и не то что газет и журналов, а настоящих книг, - и он, очевидно, их читал
и, вероятно, садился читать или принимался писать с чрезвычайно важным и
аккуратным видом. Не знаю, но я больше люблю, где книги разбросаны в
беспорядке, по крайней мере из занятий не делается священнодействия.
Наверно, этот Васин чрезвычайно вежлив с посетителем, но, наверно, каждый
жест его говорит посетителю: "Вот я посижу с тобою часика полтора, а потом,
когда ты уйдешь, займусь уже делом". Наверно, с ним можно завести
чрезвычайно интересный разговор и услышать новое, но - "мы вот теперь с
тобою поговорим, и я тебя очень заинтересую, а когда ты уйдешь, я примусь
уже за самое интересное"... И однако же, я все-таки не уходил, а сидел. В
том же, что совсем не нуждаюсь в его совете, я уже окончательно убедился.
Я сидел уже с час и больше, и сидел у окна на одном из двух
приставленных к окну плетеных стульев. Бесило меня и то, что уходило время,
а мне до вечера надо было еще сыскать квартиру. Я было хотел взять
какую-нибудь книгу от скуки, но не взял: при одной мысли развлечь себя стало
вдвое противнее. Больше часу как продолжалась чрезвычайная тишина, и вот
вдруг, где-то очень близко, за дверью, которую заслонял диван, я невольно и
постепенно стал различать все больше и больше разраставшийся шепот. Говорили
два голоса, очевидно женские, это слышно было, но расслышать слов совсем
нельзя было; и, однако, я от скуки как-то стал вникать. Ясно было, что
говорили одушевленно и страстно и что дело шло не о выкройках: о чем-то
сговаривались, или спорили, или один голос убеждал и просил, а другой не
слушался и возражал. Должно быть, какие-нибудь другие жильцы. Скоро мне
наскучило и ухо привыкло, так что я хоть и продолжал слушать, но
механически, а иногда и совсем забывая, что слушаю, как вдруг произошло
что-то чрезвычайное, точно как бы кто-то соскочил со стула обеими ногами или
вдруг вскочил с места и затопал; затем раздался стон и вдруг крик, даже и не
крик, а визг, животный, озлобленный и которому уже все равно, услышат чужие
или нет. Я бросился к двери и отворил; разом со мной отворилась и другая
дверь в конце коридора, хозяйкина, как узнал я после, откуда выглянули две
любопытные головы. Крик, однако, тотчас затих, как вдруг отворилась дверь
рядом с моею, от соседок, и одна молодая, как показалось мне, женщина быстро
вырвалась и побежала вниз по лестнице. Другая же, пожилая женщина, хотела
было удержать ее, но не смогла, и только простонала ей вслед:
- Оля, Оля, куда? ох!
Но, разглядев две наши отворенные двери, проворно притворила свою,
оставив щелку и из нее прислушиваясь на лестницу до тех пор, пока не
замолкли совсем шаги убежавшей вниз Оли. Я вернулся к моему окну. Все
затихло. Случай пустой, а может быть, и смешной, и я перестал об нем дум