если убит один князь, то остаются другие, но что, без
сомнения, надо будет отдалить вызов на срок апелляции (хотя князья
апеллировать и не будут), но единственно для приличия. По миновании же срока
и последует дуэль; что я с тем и пришел теперь, что дуэль не сейчас, но что
мне надо было заручиться, потому что секунданта нет, я ни с кем не знаком,
так по крайней мере к тому времени чтоб успеть найти, если он, Ефим,
откажется. Вот для чего, дескать, я пришел.
- Ну, тогда и приходи говорить, а то ишь прет попусту десять верст.
Он встал и взялся за фуражку.
- А тогда пойдешь?
- Нет, не пойду, разумеется.
- Почему?
- Да уж по тому одному не пойду, что согласись я теперь, что тогда
пойду, так ты весь этот срок апелляции таскаться начнешь ко мне каждый день.
А главное, все это вздор, вот и все. И стану я из-за тебя мою карьеру
ломать? И вдруг князь меня спросит: "Вас кто прислал?" - "Долгорукий". - "А
какое дело Долгорукому до Версилова?" Так я должен ему твою родословную
объяснять, что ли? Да ведь он расхохочется!
- Так ты ему в рожу дай!
- Ну, это сказки.
- Боишься? Ты такой высокий; ты был сильнее всех в гимназии.
- Боюсь, конечно боюсь. Да князь уж потому драться не станет, что
дерутся с ровней.
- Я тоже джентльмен по развитию, я имею права, я ровня... напротив, это
он неровня.
- Нет, ты маленький.
- Как маленький?
- Так маленький; мы оба маленькие, а он большой.
- Дурак ты! да я уж год, по закону, жениться могу.
- Ну и женись, а все-таки шдик: ты еще растешь! Я, конечно, понял,
что он вздумал надо мною насмехаться. Без сомнения, весь этот глупый анекдот
можно было и не рассказывать и даже лучше, если б он умер в неизвестности; к
тому же он отвратителен по своей мелочности и ненужности, хотя и имел
довольно серьезные последствия.
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что
Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо правой
рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи,
обернул лицом в поле и - доказал мне на деле, что он действительно сильнее
всех у нас в гимназии.
II.
Читатель, конечно, подумает, что я был в ужаснейшем расположении, выйдя
от Ефима, и, однако, ошибется. Я слишком понял, что вышел случай
школьнический, гимназический, а серьезность дела остается вся целиком. Кофею
я напился уже на Васильевском острове, нарочно миновав вчерашний мой трактир
на Петербургской; и трактир этот, и соловей стали для меня вдвое
ненавистнее. Странное свойство: я способен ненавидеть места и предметы,
точно как будто людей. Зато есть у меня в Петербурге и несколько мест
счастливых, то есть таких, где я почему-нибудь бывал когда-нибудь счастлив,
- и что же, я берегу эти места и не захожу в них как можно дольше нарочно,
чтобы потом, когда буду уже совсем один и несчастлив, зайти погрустить и
припомнить. За кофеем я отдал вполне справедливость Ефиму и здравому смыслу
его. Да, он был практичнее меня, но вряд ли реальнее. Реализм,
ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной
фантастичности, потому что слеп. Но, отдавая справедливость Ефиму (который,
вероятно, в ту минуту думал, что я иду по улице и ругаюсь), - я все-таки
ничего не уступил из убеждений, как не уступлю до сих пор. Ви
сомнения, надо будет отдалить вызов на срок апелляции (хотя князья
апеллировать и не будут), но единственно для приличия. По миновании же срока
и последует дуэль; что я с тем и пришел теперь, что дуэль не сейчас, но что
мне надо было заручиться, потому что секунданта нет, я ни с кем не знаком,
так по крайней мере к тому времени чтоб успеть найти, если он, Ефим,
откажется. Вот для чего, дескать, я пришел.
- Ну, тогда и приходи говорить, а то ишь прет попусту десять верст.
Он встал и взялся за фуражку.
- А тогда пойдешь?
- Нет, не пойду, разумеется.
- Почему?
- Да уж по тому одному не пойду, что согласись я теперь, что тогда
пойду, так ты весь этот срок апелляции таскаться начнешь ко мне каждый день.
А главное, все это вздор, вот и все. И стану я из-за тебя мою карьеру
ломать? И вдруг князь меня спросит: "Вас кто прислал?" - "Долгорукий". - "А
какое дело Долгорукому до Версилова?" Так я должен ему твою родословную
объяснять, что ли? Да ведь он расхохочется!
- Так ты ему в рожу дай!
- Ну, это сказки.
- Боишься? Ты такой высокий; ты был сильнее всех в гимназии.
- Боюсь, конечно боюсь. Да князь уж потому драться не станет, что
дерутся с ровней.
- Я тоже джентльмен по развитию, я имею права, я ровня... напротив, это
он неровня.
- Нет, ты маленький.
- Как маленький?
- Так маленький; мы оба маленькие, а он большой.
- Дурак ты! да я уж год, по закону, жениться могу.
- Ну и женись, а все-таки шдик: ты еще растешь! Я, конечно, понял,
что он вздумал надо мною насмехаться. Без сомнения, весь этот глупый анекдот
можно было и не рассказывать и даже лучше, если б он умер в неизвестности; к
тому же он отвратителен по своей мелочности и ненужности, хотя и имел
довольно серьезные последствия.
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что
Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо правой
рукой, или, лучше сказать, правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи,
обернул лицом в поле и - доказал мне на деле, что он действительно сильнее
всех у нас в гимназии.
II.
Читатель, конечно, подумает, что я был в ужаснейшем расположении, выйдя
от Ефима, и, однако, ошибется. Я слишком понял, что вышел случай
школьнический, гимназический, а серьезность дела остается вся целиком. Кофею
я напился уже на Васильевском острове, нарочно миновав вчерашний мой трактир
на Петербургской; и трактир этот, и соловей стали для меня вдвое
ненавистнее. Странное свойство: я способен ненавидеть места и предметы,
точно как будто людей. Зато есть у меня в Петербурге и несколько мест
счастливых, то есть таких, где я почему-нибудь бывал когда-нибудь счастлив,
- и что же, я берегу эти места и не захожу в них как можно дольше нарочно,
чтобы потом, когда буду уже совсем один и несчастлив, зайти погрустить и
припомнить. За кофеем я отдал вполне справедливость Ефиму и здравому смыслу
его. Да, он был практичнее меня, но вряд ли реальнее. Реализм,
ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной
фантастичности, потому что слеп. Но, отдавая справедливость Ефиму (который,
вероятно, в ту минуту думал, что я иду по улице и ругаюсь), - я все-таки
ничего не уступил из убеждений, как не уступлю до сих пор. Ви