чо и подвели, - что тут такое?
- Э, черт! Лишенная невинности какая-то... "часто повторяющееся
исключение" - вы следите?
И он уперся было мне в грудь пальцем.
- Э, черт! - отпихнул я его палец.
Но он вдруг, и совсем неожиданно, засмеялся тихо, неслышно, долго,
весело. Наконец надел свою шляпу и, с быстро переменившимся и уже мрачным
лицом, заметил, нахмурив брови:
- А хозяйку надо бы научить... надо бы их выгнать из квартиры - вот
что, и как можно скорей, а то они тут... Вот увидите! Вот помяните мое
слово, увидите! Э, черт! - развеселился он вдруг опять, - вы ведь Гришу
дождетесь?
- Нет, не дождусь, - отвечал я решительно.
- Ну и все едино...
И не прибавив более ни звука, он повернулся, вышел и направился вниз по
лестнице, не удостоив даже и взгляда очевидно поджидавшую разъяснения и
известий хозяйку. Я тоже взял шляпу и, попросив хозяйку передать, что был я,
Долгорукий, побежал по лестнице.
III.
Я только потерял время. Выйдя, я тотчас пустился отыскивать квартиру;
но я был рассеян, пробродил несколько часов по улицам и хоть зашел в пять
или шесть квартир от жильцов, но уверен, что мимо двадцати прошел, не
заметив их. К еще пущей досаде, я и не воображал, что нанимать квартиры так
трудно. Везде комнаты, как васинская, и даже гораздо хуже, а цены огромные,
то есть не по моему расчету. Я прямо требовал угла, чтоб только повернуться,
и мне презрительно давали знать, что в таком случае надо идти "в углы".
Кроме того, везде множество странных жильцов, с которыми я уж по одному виду
их не мог бы ужиться рядом; даже заплатил бы, чтоб не жить рядом. Какие-то
господа без сюртуков, в одних жилетах, с растрепанными бородами, развязные и
любопытные. В одной крошечной комнате сидело их человек десять за картами и
за пивом, а рядом мне предлагали комнату. В других местах я сам на расспросы
хозяев отвечал так нелепо, что на меня глядели с удивлением, а в одной
квартире так даже поссорился. Впрочем, не описывать же всех этих
ничтожностей; я только хочу сказать, что, устав ужасно, я поел чего-то в
одной кухмистерской уже почти когда смерклось. У меня разрешилось
окончательно, что я пойду, отдам сейчас сам и один Версилову письмо о
наследстве (без всяких объяснений), захвачу сверху мои вещи в чемодан и узел
и перееду на ночь хоть в гостиницу. В конце Обуховского проспекта, у
Триумфальных ворот, я знал, есть постоялые дворы, где можно достать даже
особую комнатку за тридцать копеек; на одну ночь я решился пожертвовать,
только чтоб не ночевать у Версилова. И вот, проходя уже мимо
Технологического института, мне вдруг почему-то вздумалось зайти к Татьяне
Павловне, которая жила тут же напротив Технологического. Собственно,
предлогом зайти было все то же письмо о наследстве, но непреодолимое мое
побуждение зайти, конечно, имело другие причины, которых я, впрочем, не
сумею и теперь разъяснить: тут была какая-то путаница в уме о "грудном
ребенке", "об исключениях, входящих в общее правило". Хотелось ли мне
рассказать, или порисоваться, или подраться, или даже заплакать - не знаю,
только я поднялся к Татьяне Павловне. Я был у ней доселе всего лишь один
раз, в начале моего приезда из Москвы, по какому-то поручению от матери, и
помню: зайдя и передав порученное, ушел через минуту, даже и не присев,
- Э, черт! Лишенная невинности какая-то... "часто повторяющееся
исключение" - вы следите?
И он уперся было мне в грудь пальцем.
- Э, черт! - отпихнул я его палец.
Но он вдруг, и совсем неожиданно, засмеялся тихо, неслышно, долго,
весело. Наконец надел свою шляпу и, с быстро переменившимся и уже мрачным
лицом, заметил, нахмурив брови:
- А хозяйку надо бы научить... надо бы их выгнать из квартиры - вот
что, и как можно скорей, а то они тут... Вот увидите! Вот помяните мое
слово, увидите! Э, черт! - развеселился он вдруг опять, - вы ведь Гришу
дождетесь?
- Нет, не дождусь, - отвечал я решительно.
- Ну и все едино...
И не прибавив более ни звука, он повернулся, вышел и направился вниз по
лестнице, не удостоив даже и взгляда очевидно поджидавшую разъяснения и
известий хозяйку. Я тоже взял шляпу и, попросив хозяйку передать, что был я,
Долгорукий, побежал по лестнице.
III.
Я только потерял время. Выйдя, я тотчас пустился отыскивать квартиру;
но я был рассеян, пробродил несколько часов по улицам и хоть зашел в пять
или шесть квартир от жильцов, но уверен, что мимо двадцати прошел, не
заметив их. К еще пущей досаде, я и не воображал, что нанимать квартиры так
трудно. Везде комнаты, как васинская, и даже гораздо хуже, а цены огромные,
то есть не по моему расчету. Я прямо требовал угла, чтоб только повернуться,
и мне презрительно давали знать, что в таком случае надо идти "в углы".
Кроме того, везде множество странных жильцов, с которыми я уж по одному виду
их не мог бы ужиться рядом; даже заплатил бы, чтоб не жить рядом. Какие-то
господа без сюртуков, в одних жилетах, с растрепанными бородами, развязные и
любопытные. В одной крошечной комнате сидело их человек десять за картами и
за пивом, а рядом мне предлагали комнату. В других местах я сам на расспросы
хозяев отвечал так нелепо, что на меня глядели с удивлением, а в одной
квартире так даже поссорился. Впрочем, не описывать же всех этих
ничтожностей; я только хочу сказать, что, устав ужасно, я поел чего-то в
одной кухмистерской уже почти когда смерклось. У меня разрешилось
окончательно, что я пойду, отдам сейчас сам и один Версилову письмо о
наследстве (без всяких объяснений), захвачу сверху мои вещи в чемодан и узел
и перееду на ночь хоть в гостиницу. В конце Обуховского проспекта, у
Триумфальных ворот, я знал, есть постоялые дворы, где можно достать даже
особую комнатку за тридцать копеек; на одну ночь я решился пожертвовать,
только чтоб не ночевать у Версилова. И вот, проходя уже мимо
Технологического института, мне вдруг почему-то вздумалось зайти к Татьяне
Павловне, которая жила тут же напротив Технологического. Собственно,
предлогом зайти было все то же письмо о наследстве, но непреодолимое мое
побуждение зайти, конечно, имело другие причины, которых я, впрочем, не
сумею и теперь разъяснить: тут была какая-то путаница в уме о "грудном
ребенке", "об исключениях, входящих в общее правило". Хотелось ли мне
рассказать, или порисоваться, или подраться, или даже заплакать - не знаю,
только я поднялся к Татьяне Павловне. Я был у ней доселе всего лишь один
раз, в начале моего приезда из Москвы, по какому-то поручению от матери, и
помню: зайдя и передав порученное, ушел через минуту, даже и не присев,