"вчерашняя женщина". Что мне
было делать? Я вовсе не читателю задаю этот вопрос, я только представляю
себе эту тогдашнюю минуту, и совершенно не в силах даже и теперь объяснить,
каким образом случилось, что я вдруг бросился за занавеску и очутился в
спальне Татьяны Павловны. Короче, я спрятался и едва успел вскочить, как они
вошли. Почему я не пошел к ним навстречу, а спрятался, - не знаю; все
случилось нечаянно, в высшей степени безотчетно.
Вскочив в спальню и наткнувшись на кровать, я тотчас заметил, что есть
дверь из спальни в кухню, стало быть был исход из беды и можно было убежать
совсем, но - о ужас! - дверь была заперта на замок, а в щелке ключа не было.
В отчаянии я опустился на кровать; мне ясно представилось, что, стало быть,
я теперь буду подслушивать, а уже по первым фразам, по первым звукам
разговора я догадался, что разговор их секретный и щекотливый. О, конечно,
честный и благородный человек должен был встать, даже и теперь, выйти и
громко сказать: "Я здесь, подождите!" - и, несмотря на смешное положение
свое, пройти мимо; но я не встал и не вышел; не посмел, подлейшим образом
струсил.
- Милая моя вы, Катерина Николаевна, глубоко вы меня огорчаете, -
умоляла Татьяна Павловна, - успокойтесь вы раз навсегда, не к вашему это
даже характеру. Везде, где вы, там и радость, и вдруг теперь... Да уж в
меня-то вы, я думаю, продолжаете верить: ведь знаете, как я вам предана.
Ведь уж не меньше, как и Андрею Петровичу, к которому опять-таки вечной
преданности моей не скрываю... Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам,
нет этого документа в руках у него, а может быть, и совсем ни у кого нет; да
и не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать. Сами вы оба
только сочинили себе эту вражду...
- Документ есть, а он способен на все. И что ж, вхожу вчера, и первая
встреча - ce petit espion, которого он князю навязал.
- Эх, ce petit espion. Во-первых, вовсе и не espion, потому что это я,
я его настояла к князю поместить, а то он в Москве помешался бы или помер с
голоду, - вот как его аттестовали оттуда; и главное, этот грубый мальчишка
даже совсем дурачок, где ему быть шпионом?
- Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я
только была в досаде, а то бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал,
расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о
нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится
в самом опасном месте - это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны
заключила.
- Красавица вы моя! Да ведь вы сами же говорите, что у ней нет ничего!
- То-то и есть, что есть: она только лжет, и какая это, я вам скажу,
искусница! Еще до Москвы у меня все еще оставалась надежда, что не осталось
никаких бумаг, но тут, тут...
- Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе и рассудительное существо,
ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не так знаю, но -
вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь
я же старуха - вот влюблена же в вас и сейчас вас целовать примусь... Ну что
бы стоило вам ее обольстить!
- Обольщала, Татьяна Павловна, пробовала, в восторг даже ее привела, да
хитра уж и она очень... Нет, тут целый характер, и особый, московский... И
представьте, посоветовала мне обратиться к одному здешнему, Крафту, бывшему
помощ
было делать? Я вовсе не читателю задаю этот вопрос, я только представляю
себе эту тогдашнюю минуту, и совершенно не в силах даже и теперь объяснить,
каким образом случилось, что я вдруг бросился за занавеску и очутился в
спальне Татьяны Павловны. Короче, я спрятался и едва успел вскочить, как они
вошли. Почему я не пошел к ним навстречу, а спрятался, - не знаю; все
случилось нечаянно, в высшей степени безотчетно.
Вскочив в спальню и наткнувшись на кровать, я тотчас заметил, что есть
дверь из спальни в кухню, стало быть был исход из беды и можно было убежать
совсем, но - о ужас! - дверь была заперта на замок, а в щелке ключа не было.
В отчаянии я опустился на кровать; мне ясно представилось, что, стало быть,
я теперь буду подслушивать, а уже по первым фразам, по первым звукам
разговора я догадался, что разговор их секретный и щекотливый. О, конечно,
честный и благородный человек должен был встать, даже и теперь, выйти и
громко сказать: "Я здесь, подождите!" - и, несмотря на смешное положение
свое, пройти мимо; но я не встал и не вышел; не посмел, подлейшим образом
струсил.
- Милая моя вы, Катерина Николаевна, глубоко вы меня огорчаете, -
умоляла Татьяна Павловна, - успокойтесь вы раз навсегда, не к вашему это
даже характеру. Везде, где вы, там и радость, и вдруг теперь... Да уж в
меня-то вы, я думаю, продолжаете верить: ведь знаете, как я вам предана.
Ведь уж не меньше, как и Андрею Петровичу, к которому опять-таки вечной
преданности моей не скрываю... Ну так поверьте же мне, честью клянусь вам,
нет этого документа в руках у него, а может быть, и совсем ни у кого нет; да
и не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать. Сами вы оба
только сочинили себе эту вражду...
- Документ есть, а он способен на все. И что ж, вхожу вчера, и первая
встреча - ce petit espion, которого он князю навязал.
- Эх, ce petit espion. Во-первых, вовсе и не espion, потому что это я,
я его настояла к князю поместить, а то он в Москве помешался бы или помер с
голоду, - вот как его аттестовали оттуда; и главное, этот грубый мальчишка
даже совсем дурачок, где ему быть шпионом?
- Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я
только была в досаде, а то бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал,
расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о
нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится
в самом опасном месте - это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны
заключила.
- Красавица вы моя! Да ведь вы сами же говорите, что у ней нет ничего!
- То-то и есть, что есть: она только лжет, и какая это, я вам скажу,
искусница! Еще до Москвы у меня все еще оставалась надежда, что не осталось
никаких бумаг, но тут, тут...
- Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе и рассудительное существо,
ее покойник выше всех своих племянниц ценил. Правда, я ее не так знаю, но -
вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь
я же старуха - вот влюблена же в вас и сейчас вас целовать примусь... Ну что
бы стоило вам ее обольстить!
- Обольщала, Татьяна Павловна, пробовала, в восторг даже ее привела, да
хитра уж и она очень... Нет, тут целый характер, и особый, московский... И
представьте, посоветовала мне обратиться к одному здешнему, Крафту, бывшему
помощ