онечно, ему это было нелегко уже по тому одному, что его теперь должна
была оставить самая, может быть, отрадная мечта - видеть плод союза двух
человек, имеющих железную волю; но, как человек самообладающий, он подавил
свое горе и с усиленною ревностью принялся за свое хозяйство.
Он устраивал фабрику и при этом на каждом шагу следил за своею
репутациею человека, который превыше обстоятельств и везде все ставит на
своем.
Выше было сказано, что Пекторалис приобрел лицевое место, задняя,
запланная часть которого была в долгосрочной аренде у чугуноплавильщика
Сафроныча, и что этого маленького человека никак нельзя было отсюда
выжить.
Ленивый, вялый и беспечный Сафроныч как стал, так и стоял на своем, что
он ни за что не сойдет с места до конца контракта, - и суды, признавая его
в праве на такую настойчивость, не могли ему ничего сделать.
А он со своим дрянным народом и еще более дрянным хозяйством мешал и не
мог не мешать стройному хозяйству Пекторалиса. И этого мало; было нечто
более несносное в этом положении: Сафроныч, почувствовав себя в силе
своего права, стал кичиться и ломаться, стал всем говорить:
"Я-ста его, такого-сякого немца, и знать-де не хочу. Я своему отечеству
патриот - и с места не сдвинусь. А захочет судиться, так у меня знакомый
приказный Жига есть, - он его в бараний рог свернет".
Этого уже не мог снесть самоуважающий себя Пекторалис и, в свою
очередь, решил отделаться от Сафроныча по-своему, и притом самым
решительным образом, - для чего он уже и вперед расставил
неосмотрительному мужику хитрые сети.
Пекторалис скомбинировал свои отношения с Сафронычем, казалось,
чрезвычайно предусмотрительно, - так что Сафроныч, несмотря на свои права,
весь очутился в его руках и увидал это тогда, когда дело было приведено к
концу, или, по крайней мере, так казалось.
Но вот как шло дело.
Пекторалис трудился и богател, а Сафроныч ленился, запивал и приходил к
разорению. Имея такого конкурента, как Пекторалис, Сафроныч уже совсем
оплошал и шел к неминучей нищете, но тем не менее все сидел на своих задах
и ни за что не хотел выйти.
Я помню этого бедного, слабовольного человека с его русским незлобием,
самонадеянностью и беспечностью.
"Что будет с вами, Василий Сафроныч, - говорили ему, указывая на упадок
его дел, совершенно исчезавших за широкими захватами Пекторалиса, - ведь
вон у вас по вашей беспечности перед самыми устами какой перехват вырос".
"И, да что же такое, господа? - отвечал беспечный Сафроныч, - что вы
меня все этим немцем пугаете? Пустое дело: ведь и немец не собака - и
немцу хлеб надо есть; а на мой век станет".
"Да ведь вон он всю работу у вас захватывает".
"Ну так что же такое? А может быть, это так нужно, чтобы он за меня
работал. А с пепелища своего я все-таки не пойду".
"Эй, лучше уйдите - он вам отступного даст".
"Нет-с, не пойду: помилуйте, куда мне идти? У меня здесь целое
хозяйство заведено, да у бабы - и корыта, и кадочки, и полки, и наполки:
куда это все двигать?"
"Что вы за вздор говорите, Сафроныч, да мудрено ли все это
передвинуть?"
"Да ведь это оно так кажется, что не мудрено, но оно у нас все
лядащенькое, все ветхое: пока оно стоит на месте, так и цело; а тронешь -
все рассыпется".
"Новое купите".
"Ну для чего же нам новое покупать, деньги тратить, - на
была оставить самая, может быть, отрадная мечта - видеть плод союза двух
человек, имеющих железную волю; но, как человек самообладающий, он подавил
свое горе и с усиленною ревностью принялся за свое хозяйство.
Он устраивал фабрику и при этом на каждом шагу следил за своею
репутациею человека, который превыше обстоятельств и везде все ставит на
своем.
Выше было сказано, что Пекторалис приобрел лицевое место, задняя,
запланная часть которого была в долгосрочной аренде у чугуноплавильщика
Сафроныча, и что этого маленького человека никак нельзя было отсюда
выжить.
Ленивый, вялый и беспечный Сафроныч как стал, так и стоял на своем, что
он ни за что не сойдет с места до конца контракта, - и суды, признавая его
в праве на такую настойчивость, не могли ему ничего сделать.
А он со своим дрянным народом и еще более дрянным хозяйством мешал и не
мог не мешать стройному хозяйству Пекторалиса. И этого мало; было нечто
более несносное в этом положении: Сафроныч, почувствовав себя в силе
своего права, стал кичиться и ломаться, стал всем говорить:
"Я-ста его, такого-сякого немца, и знать-де не хочу. Я своему отечеству
патриот - и с места не сдвинусь. А захочет судиться, так у меня знакомый
приказный Жига есть, - он его в бараний рог свернет".
Этого уже не мог снесть самоуважающий себя Пекторалис и, в свою
очередь, решил отделаться от Сафроныча по-своему, и притом самым
решительным образом, - для чего он уже и вперед расставил
неосмотрительному мужику хитрые сети.
Пекторалис скомбинировал свои отношения с Сафронычем, казалось,
чрезвычайно предусмотрительно, - так что Сафроныч, несмотря на свои права,
весь очутился в его руках и увидал это тогда, когда дело было приведено к
концу, или, по крайней мере, так казалось.
Но вот как шло дело.
Пекторалис трудился и богател, а Сафроныч ленился, запивал и приходил к
разорению. Имея такого конкурента, как Пекторалис, Сафроныч уже совсем
оплошал и шел к неминучей нищете, но тем не менее все сидел на своих задах
и ни за что не хотел выйти.
Я помню этого бедного, слабовольного человека с его русским незлобием,
самонадеянностью и беспечностью.
"Что будет с вами, Василий Сафроныч, - говорили ему, указывая на упадок
его дел, совершенно исчезавших за широкими захватами Пекторалиса, - ведь
вон у вас по вашей беспечности перед самыми устами какой перехват вырос".
"И, да что же такое, господа? - отвечал беспечный Сафроныч, - что вы
меня все этим немцем пугаете? Пустое дело: ведь и немец не собака - и
немцу хлеб надо есть; а на мой век станет".
"Да ведь вон он всю работу у вас захватывает".
"Ну так что же такое? А может быть, это так нужно, чтобы он за меня
работал. А с пепелища своего я все-таки не пойду".
"Эй, лучше уйдите - он вам отступного даст".
"Нет-с, не пойду: помилуйте, куда мне идти? У меня здесь целое
хозяйство заведено, да у бабы - и корыта, и кадочки, и полки, и наполки:
куда это все двигать?"
"Что вы за вздор говорите, Сафроныч, да мудрено ли все это
передвинуть?"
"Да ведь это оно так кажется, что не мудрено, но оно у нас все
лядащенькое, все ветхое: пока оно стоит на месте, так и цело; а тронешь -
все рассыпется".
"Новое купите".
"Ну для чего же нам новое покупать, деньги тратить, - на