чане, и немцы - все
были пьяны, все целовались, все говорили Пекторалису более или менее
плоские намеки на то, что задлившийся пир крадет у него блаженные и
долгожданные мгновения; но Пекторалис был непоколебим; он тоже был пьян,
но говорил:
"Я никуда не тороплюсь; я никогда не тороплюсь - и я всюду поспею и все
получу в свое время. Пожалуйста, сидите и пейте, у меня ведь железная
воля".
В эти минуты он, бедняжка, еще не знал, как она ему была нужна и какие
ей предстояли испытания.
12
- На другой день по милости этого пира пришлось проспать добрым
полчасом дольше обыкновенного, да и то не хотелось встать, несмотря на
самую неотвязчивую докуку будившего меня слуги. Только важность дела,
которое он мне сообщал и которое я не скоро мог понять, заставила меня
сделать над собою усилие.
Речь шла о Гуго Карловиче, - точно еще не был окончен заданный им
пьянейший пир.
"Да в чем же дело?" - говорю я, сидя на постели и смотря заспанными
глазами на моего слугу.
А дело было вот в чем: через час после ухода от Пекторалиса последнего
гостя, Гуго на рассвете серого дня вышел на крыльцо своего флигеля, звонко
свистнул и крикнул:
"Однако!"
Через несколько минут он повторил это громче и потом раз за разом еще
громче прокричал:
"Однако! однако!"
К нему подошел один из ночных сторожей и говорит:
"Что твоей милости, сударь?"
"Пошли мне сейчас "Однако"!"
Сторож посмотрел на немца и отвечал:
"Иди спать, родной, - что тебе такое!"
"Ты дурак: пошли мне "Однако". Пойди туда, вон в тот флигель, где
слесаря, и разбуди его там в его комнатке, - и скажи, чтобы сейчас пришел
сюда".
"Перепились, басурманы!" - подумал сторож и пошел будить Офенберга:
он-де немец и скорее разберет, что другому немцу надо.
Офенберг тоже был подшафе и насилу продрал глаза, но встал, оделся и
отправился к Пекторалису, который во все это время стоял в туфлях на
крыльце. Завидя Офенберга, он весь вздрогнул и опять закричал ему:
"Однако!"
"Чего вы хотите?" - отвечал Офенберг.
"Однако, чего я хочу, того уже, однако, нет, - отвечал Пекторалис. И,
резко переменив тон, скомандовал: - Но иди-ка за мною".
Позвав к себе Офенберга, он заперся с ним на ключ в конторе - и с тех
пор они дерутся.
Я просто своим ушам не верил; но мой человек твердо стоял на своем и
добавил, что Гуго и Офенберг дерутся опасно - запершись на ключ, так что
видеть ничего не видно, и крику, говорит, из себя не пущают, а только
слышно, как ужасно удары хлопают и барыня плачет.
"Пожалуйте, - говорит, - туда, потому что там давно уже все господа
собрались - потому убийства боятся; но никак взлезть не могут".
Я бросился к флигелю Пекторалиса и застал, что там действительно вся
наша колония была в сборе и суетилась у дверей Пекторалиса. Двери, как
сказано, были плотно заперты, и за ними происходило что-то необыкновенное:
оттуда была слышна сильная возня - слышно было, как кто-то кого-то чем-то
тузил и перетаскивал. Побьет, побьет и потащит, опрокинет и бросит, и
опять тузит, и потом вдруг будто пауза - и опять потасовка, и тихое
женское всхлипывание.
"Эй, господа! - кричали им. - Послушайте... довольно вам Отпирайтесь!"
"Не отвечай! - слышался голос Пекторалиса, и вслед за этим опять идет
потасовка.
"Полно, полно, Гуго Карлыч! - кричали мы. - Довольно! иначе мы двери
были пьяны, все целовались, все говорили Пекторалису более или менее
плоские намеки на то, что задлившийся пир крадет у него блаженные и
долгожданные мгновения; но Пекторалис был непоколебим; он тоже был пьян,
но говорил:
"Я никуда не тороплюсь; я никогда не тороплюсь - и я всюду поспею и все
получу в свое время. Пожалуйста, сидите и пейте, у меня ведь железная
воля".
В эти минуты он, бедняжка, еще не знал, как она ему была нужна и какие
ей предстояли испытания.
12
- На другой день по милости этого пира пришлось проспать добрым
полчасом дольше обыкновенного, да и то не хотелось встать, несмотря на
самую неотвязчивую докуку будившего меня слуги. Только важность дела,
которое он мне сообщал и которое я не скоро мог понять, заставила меня
сделать над собою усилие.
Речь шла о Гуго Карловиче, - точно еще не был окончен заданный им
пьянейший пир.
"Да в чем же дело?" - говорю я, сидя на постели и смотря заспанными
глазами на моего слугу.
А дело было вот в чем: через час после ухода от Пекторалиса последнего
гостя, Гуго на рассвете серого дня вышел на крыльцо своего флигеля, звонко
свистнул и крикнул:
"Однако!"
Через несколько минут он повторил это громче и потом раз за разом еще
громче прокричал:
"Однако! однако!"
К нему подошел один из ночных сторожей и говорит:
"Что твоей милости, сударь?"
"Пошли мне сейчас "Однако"!"
Сторож посмотрел на немца и отвечал:
"Иди спать, родной, - что тебе такое!"
"Ты дурак: пошли мне "Однако". Пойди туда, вон в тот флигель, где
слесаря, и разбуди его там в его комнатке, - и скажи, чтобы сейчас пришел
сюда".
"Перепились, басурманы!" - подумал сторож и пошел будить Офенберга:
он-де немец и скорее разберет, что другому немцу надо.
Офенберг тоже был подшафе и насилу продрал глаза, но встал, оделся и
отправился к Пекторалису, который во все это время стоял в туфлях на
крыльце. Завидя Офенберга, он весь вздрогнул и опять закричал ему:
"Однако!"
"Чего вы хотите?" - отвечал Офенберг.
"Однако, чего я хочу, того уже, однако, нет, - отвечал Пекторалис. И,
резко переменив тон, скомандовал: - Но иди-ка за мною".
Позвав к себе Офенберга, он заперся с ним на ключ в конторе - и с тех
пор они дерутся.
Я просто своим ушам не верил; но мой человек твердо стоял на своем и
добавил, что Гуго и Офенберг дерутся опасно - запершись на ключ, так что
видеть ничего не видно, и крику, говорит, из себя не пущают, а только
слышно, как ужасно удары хлопают и барыня плачет.
"Пожалуйте, - говорит, - туда, потому что там давно уже все господа
собрались - потому убийства боятся; но никак взлезть не могут".
Я бросился к флигелю Пекторалиса и застал, что там действительно вся
наша колония была в сборе и суетилась у дверей Пекторалиса. Двери, как
сказано, были плотно заперты, и за ними происходило что-то необыкновенное:
оттуда была слышна сильная возня - слышно было, как кто-то кого-то чем-то
тузил и перетаскивал. Побьет, побьет и потащит, опрокинет и бросит, и
опять тузит, и потом вдруг будто пауза - и опять потасовка, и тихое
женское всхлипывание.
"Эй, господа! - кричали им. - Послушайте... довольно вам Отпирайтесь!"
"Не отвечай! - слышался голос Пекторалиса, и вслед за этим опять идет
потасовка.
"Полно, полно, Гуго Карлыч! - кричали мы. - Довольно! иначе мы двери