до старину
беречь, а береженого и бог бережет. Да мне и приказный Жига говорит: "Я,
говорит, тебе по своему самому хитрому рассудку советую: не трогайся; мы,
говорит, этого немца сиденьем передавим".
"Смотрите, не врет ли вам ваш Жига".
"Помилуйте, что же ему врать! Если бы он, конечно, это трезвый говорил,
то он тогда, разумеется, может по слабости врать; а то он это и пьяный
божится: ликуй, говорит, Сафроныч, велии это творятся дела не к погибели
твоей, а ко славе и благоденствию".
Такие обидные речи Сафроныча опять доходили до Пекторалиса и раздражали
его неимоверно и, наконец, совсем выведи его из терпения и заставили
выкинуть самую радикальную штуку.
"О, если он хочет со мною свою волю померить, - решил Пекторалис, - так
я же ему покажу, как он передавит меня своим сиденьем! Баста! - воскликнул
Гуго Карлыч, - вы увидите, как я его теперь кончу".
"Он тебя кончит", - передали Сафронычу; но тот только перекрестился и
отвечал:
"Ничего; бог не выдаст - свинья не съест, мне Жига сказал: погоди, он
нами подавится".
"Ой, подавится ли?"
"Непременно подавится. Жига это умно судил: мы, говорит; люди русские -
с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю
можно сжевать, а от нас все что-нибудь останется".
Суждение всем понравилось.
Но на другой день после этих переговоров жена Сафроныча будит его и
говорит:
"Встань скорее, нетяг ленивый, - иди посмотри, что нам немец сделал".
"Что ты все о пустяках, - отвечал Сафроныч, - я тебе сказал: я костист
и мясист, меня свинья не съест".
"Иди смотри, он и калитку и ворота забил; я встала, чтобы на речку
сходить, в самовар воды принести, а ворота заперты, и выходить некуда, а
отпирать не хотят, говорят - не велел Гуго Карлыч и наглухо заколотил".
"Да, - вот это штука!" - сказал Сафроныч и, выйдя к забору, попробовал
и калитку и ворота: видит - точно, они не отпираются; постучал, постучал:
никто не отвечает. Забит костистый человек на своем заднем дворе, как в
ящике. Влез Василий Сафроныч на сарайчик и заглянул через забор - видит,
что и ворота и калитка со стороны Гуго Карлыча крепко-накрепко досками
заколочены.
Сафроныч кричал, кликал всех, кого знал, как зовут в доме Пекторалиса,
и никого не дозвался. Никто ему не помог, а сам Гуго вышел к нему со своею
мерзкою немецкою сигарою и говорит:
"Ну-ка ну, что ты теперь сделаешь?"
Сафроныч оробел.
"Батюшка, - отвечал он с крыши Пекторалису, - да что же вы это
учреждаете? Ведь это никак нельзя: я контрактом огражден".
"А я, - отвечает Пекторалис, - вздумал еще тебя и забором оградить".
Стоят этак - один на крыльце, другой на крыше - и объясняются.
"Да как же мне этак жить? - спрашивал Сафроныч, - мне ведь теперь
выехать наружу нельзя".
"Знаю, я это для того и сделал, чтобы тебе нельзя было вылезть".
"Так как же мне быть, ведь и сверчку щель нужна, а я как без щели
буду?"
"А вот ты об этом и думай да с приказным поговори; а я имел право тебе
все щели забить, потому что о них в твоем контракте ничего не сказано".
"Ахти мне, неуж ли не сказано?"
"А вот то-то есть!"
"Быть этого, батюшка, не может".
"А ты не спорь, а лучше слезь да посмотри".
"Надо слезть".
Слез бедный Сафроныч с крыши, вошел в свое жилье, достал контракт со
старым владельцем, надел очки - и ну перечитывать бумагу. Читал он ее и
перечитывал, и видит,
беречь, а береженого и бог бережет. Да мне и приказный Жига говорит: "Я,
говорит, тебе по своему самому хитрому рассудку советую: не трогайся; мы,
говорит, этого немца сиденьем передавим".
"Смотрите, не врет ли вам ваш Жига".
"Помилуйте, что же ему врать! Если бы он, конечно, это трезвый говорил,
то он тогда, разумеется, может по слабости врать; а то он это и пьяный
божится: ликуй, говорит, Сафроныч, велии это творятся дела не к погибели
твоей, а ко славе и благоденствию".
Такие обидные речи Сафроныча опять доходили до Пекторалиса и раздражали
его неимоверно и, наконец, совсем выведи его из терпения и заставили
выкинуть самую радикальную штуку.
"О, если он хочет со мною свою волю померить, - решил Пекторалис, - так
я же ему покажу, как он передавит меня своим сиденьем! Баста! - воскликнул
Гуго Карлыч, - вы увидите, как я его теперь кончу".
"Он тебя кончит", - передали Сафронычу; но тот только перекрестился и
отвечал:
"Ничего; бог не выдаст - свинья не съест, мне Жига сказал: погоди, он
нами подавится".
"Ой, подавится ли?"
"Непременно подавится. Жига это умно судил: мы, говорит; люди русские -
с головы костисты, а снизу мясисты. Это не то что немецкая колбаса, ту всю
можно сжевать, а от нас все что-нибудь останется".
Суждение всем понравилось.
Но на другой день после этих переговоров жена Сафроныча будит его и
говорит:
"Встань скорее, нетяг ленивый, - иди посмотри, что нам немец сделал".
"Что ты все о пустяках, - отвечал Сафроныч, - я тебе сказал: я костист
и мясист, меня свинья не съест".
"Иди смотри, он и калитку и ворота забил; я встала, чтобы на речку
сходить, в самовар воды принести, а ворота заперты, и выходить некуда, а
отпирать не хотят, говорят - не велел Гуго Карлыч и наглухо заколотил".
"Да, - вот это штука!" - сказал Сафроныч и, выйдя к забору, попробовал
и калитку и ворота: видит - точно, они не отпираются; постучал, постучал:
никто не отвечает. Забит костистый человек на своем заднем дворе, как в
ящике. Влез Василий Сафроныч на сарайчик и заглянул через забор - видит,
что и ворота и калитка со стороны Гуго Карлыча крепко-накрепко досками
заколочены.
Сафроныч кричал, кликал всех, кого знал, как зовут в доме Пекторалиса,
и никого не дозвался. Никто ему не помог, а сам Гуго вышел к нему со своею
мерзкою немецкою сигарою и говорит:
"Ну-ка ну, что ты теперь сделаешь?"
Сафроныч оробел.
"Батюшка, - отвечал он с крыши Пекторалису, - да что же вы это
учреждаете? Ведь это никак нельзя: я контрактом огражден".
"А я, - отвечает Пекторалис, - вздумал еще тебя и забором оградить".
Стоят этак - один на крыльце, другой на крыше - и объясняются.
"Да как же мне этак жить? - спрашивал Сафроныч, - мне ведь теперь
выехать наружу нельзя".
"Знаю, я это для того и сделал, чтобы тебе нельзя было вылезть".
"Так как же мне быть, ведь и сверчку щель нужна, а я как без щели
буду?"
"А вот ты об этом и думай да с приказным поговори; а я имел право тебе
все щели забить, потому что о них в твоем контракте ничего не сказано".
"Ахти мне, неуж ли не сказано?"
"А вот то-то есть!"
"Быть этого, батюшка, не может".
"А ты не спорь, а лучше слезь да посмотри".
"Надо слезть".
Слез бедный Сафроныч с крыши, вошел в свое жилье, достал контракт со
старым владельцем, надел очки - и ну перечитывать бумагу. Читал он ее и
перечитывал, и видит,