оветоваться насчет плана, сочиняемого им для нового дома, - и просит:
"Так, - говорит, - душа моя, сделай, чтобы было по фасаду девять сажен,
- как место выходит, и чтобы было шесть окон, а посередине балкон и
дверь".
"Да нельзя тут столько окон", - отвечал Пекторалис.
"Отчего же нельзя?"
"Масштаб не позволит".
"Нет, ты не понимаешь, ведь это я буду в деревне строить".
"Все равно, что в городе, что в деревне, - нельзя, масштаб не
позволяет".
"Да какой же у нас в деревне масштаб?"
"Как какой? Везде масштаб".
"Я тебе говорю, нет у нас масштаба. Рисуй смело шесть окон".
"А я говорю, что этого нельзя, - настаивал Пекторалис, - никак нельзя:
масштаб не позволяет".
Исправник посмотрел-посмотрел и засвистал.
"Ну, жаль, - говорит, - мне тебя, Гуго Карлыч, а делать нечего, -
видно, это правда. Нечего делать, - надо другого попросить нарисовать".
И пошел он всем рассказывать:
"Вообразите, Гуго-то как глуп, я говорю: я в деревне вот столько-то
окон хочу прорубить, а он мне: "маштап не дозволит".
"Не может быть?"
"Истинна, истинна; ей-богу, правда".
"Вот дурак-то!"
"Да вот и судите! Я говорю: образумься, душенька, ведь я это в своей
собственной деревне буду делать; какой же тут карта или маштап мне смеет
не позволить? Нет; так-таки его, дурака, и не переспорил".
"Да, он дурак".
"Понятно, дурак: в помещичьем имении маштап нашел. Ясно, что глуп".
"Ясно; а все кто виноват? мы!"
"Разумеется, мы".
- "Зачем возвеличали!"
"Ну, конечно".
Одним словом, Пекторалис был к этой поре не в авантаже, - и если бы он
знал, что значит такая полоса везде вообще, а в России в особенности, то
ему, конечно, лучше было бы не забивать ворота Сафронычу.
Но Пекторалис в полосы не верил и не терял духа, которого, как ниже
увидим, у него было даже гораздо больше, чем позволяет ожидать все его
прошлое. Он знал, что самое главное не терять духа, ибо, как говорил Гете,
"потерять дух - все потерять" (*19), и потому он явился на суд с
Сафронычем тем же самым твердым и решительным Пекторалисом, каким я его
встретил некогда в холодной станции Василева Майдана. Разумеется, он
теперь постарел, но это был тот же вид, та же отвага и та же твердая
самоуверенность и самоуважение.
"Что вы не взяли адвоката?" - шептали ему знакомые.
"Мой адвокат со мною".
"Кто же это?"
"Моя железная воля", - отвечал коротко Пекторалис перед самою
решительною минутою, когда с ним более уже нельзя было переговариваться,
потому что начался суд.
16
- Для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их
разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как
и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось.
Сафроныч пересеменивал, почтительно стоя в своем длиннополом коричневом
сюртуке, пострадавшем спереди от путешествия по заборам, и рассказывал
свое дело, простодушно покачивая головою и вяло помахивая руками, а Гуго
стоял, сложивши на груди руки по-наполеоновски, - и или хранил спокойное
молчание, или давал только односложные, твердые и решительные ответы.
Нехитрое дело просто выяснилось сразу: о воротах и проезде через двор в
контракте действительно ничего сказано не было - и по тону речей
расспрашивавшего об этом судьи ясно было, что он сожалеет Сафроныча, но не
видит никаких оснований защитить его и помочь
"Так, - говорит, - душа моя, сделай, чтобы было по фасаду девять сажен,
- как место выходит, и чтобы было шесть окон, а посередине балкон и
дверь".
"Да нельзя тут столько окон", - отвечал Пекторалис.
"Отчего же нельзя?"
"Масштаб не позволит".
"Нет, ты не понимаешь, ведь это я буду в деревне строить".
"Все равно, что в городе, что в деревне, - нельзя, масштаб не
позволяет".
"Да какой же у нас в деревне масштаб?"
"Как какой? Везде масштаб".
"Я тебе говорю, нет у нас масштаба. Рисуй смело шесть окон".
"А я говорю, что этого нельзя, - настаивал Пекторалис, - никак нельзя:
масштаб не позволяет".
Исправник посмотрел-посмотрел и засвистал.
"Ну, жаль, - говорит, - мне тебя, Гуго Карлыч, а делать нечего, -
видно, это правда. Нечего делать, - надо другого попросить нарисовать".
И пошел он всем рассказывать:
"Вообразите, Гуго-то как глуп, я говорю: я в деревне вот столько-то
окон хочу прорубить, а он мне: "маштап не дозволит".
"Не может быть?"
"Истинна, истинна; ей-богу, правда".
"Вот дурак-то!"
"Да вот и судите! Я говорю: образумься, душенька, ведь я это в своей
собственной деревне буду делать; какой же тут карта или маштап мне смеет
не позволить? Нет; так-таки его, дурака, и не переспорил".
"Да, он дурак".
"Понятно, дурак: в помещичьем имении маштап нашел. Ясно, что глуп".
"Ясно; а все кто виноват? мы!"
"Разумеется, мы".
- "Зачем возвеличали!"
"Ну, конечно".
Одним словом, Пекторалис был к этой поре не в авантаже, - и если бы он
знал, что значит такая полоса везде вообще, а в России в особенности, то
ему, конечно, лучше было бы не забивать ворота Сафронычу.
Но Пекторалис в полосы не верил и не терял духа, которого, как ниже
увидим, у него было даже гораздо больше, чем позволяет ожидать все его
прошлое. Он знал, что самое главное не терять духа, ибо, как говорил Гете,
"потерять дух - все потерять" (*19), и потому он явился на суд с
Сафронычем тем же самым твердым и решительным Пекторалисом, каким я его
встретил некогда в холодной станции Василева Майдана. Разумеется, он
теперь постарел, но это был тот же вид, та же отвага и та же твердая
самоуверенность и самоуважение.
"Что вы не взяли адвоката?" - шептали ему знакомые.
"Мой адвокат со мною".
"Кто же это?"
"Моя железная воля", - отвечал коротко Пекторалис перед самою
решительною минутою, когда с ним более уже нельзя было переговариваться,
потому что начался суд.
16
- Для меня есть что-то столь неприятное в описании судов и их
разбирательств, что я не стану вам изображать в лицах и подробностях, как
и что тут деялось, а расскажу прямо, что содеялось.
Сафроныч пересеменивал, почтительно стоя в своем длиннополом коричневом
сюртуке, пострадавшем спереди от путешествия по заборам, и рассказывал
свое дело, простодушно покачивая головою и вяло помахивая руками, а Гуго
стоял, сложивши на груди руки по-наполеоновски, - и или хранил спокойное
молчание, или давал только односложные, твердые и решительные ответы.
Нехитрое дело просто выяснилось сразу: о воротах и проезде через двор в
контракте действительно ничего сказано не было - и по тону речей
расспрашивавшего об этом судьи ясно было, что он сожалеет Сафроныча, но не
видит никаких оснований защитить его и помочь