ьное испытание и, очевидно, решился погибнуть, но
живой не сдаться, - и история эта бог весть чем бы кончилась, если бы
случай не распорядился подготовить ей исход самый непредвиденный.
17
- В описанном мною положении прошел целый год и другой, Пекторалис все
беднял и платил деньги, а Сафроныч все пьянствовал - и совсем, наконец,
спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим
претендентам было не в пользу, но был некто, распоряжавшийся этою
операцией умнее. Это была жена Сафроныча, такая же, как и ее муж,
простоплетная баба, Марья Матвеевна, у которой было, впрочем, то
счастливое перед мужем преимущество, что она сообразила:
"Ну а как мы все-то у немца переберем, тогда что будет?"
Соображение это имело и свои резонные основания и свои важные
последствия. Марья Матвеевна видела ясно, чего, впрочем, и мудрено было не
видеть, что к концу второго года фабрика Пекторалиса уже совсем стояла без
работы и Гуго сам ходил в жестокие морозы без шубы, в старой, изношенной
куртке, а для форса только pince-nez на шнурочке наружу выпустил. У него
уже не оставалось никакого имущества и, что хуже всего, никакой серьезной
репутации, кроме той шутовской, которую он приобрел у нас своею железною
волею. Но она ему, по правде сказать, ни на что полезное не могла
пригодиться.
К тому же над ним в это время стряслась еще беда: его покинула его
дражайшая половина - и покинула самым дерзким и предательским образом,
увезя с собою все, что могла захватить ценного. К вящему горю, Клару
Павловну еще все оправдывали, находя, что она должна была сбежать,
во-первых, потому, что у Пекторалиса в доме необыкновенные печи, которые в
сенях топятся, а в комнатах не греют, а во-вторых, потому, что у него у
самого необыкновенный характер - и такой характер аспидский, что с ним
решительно жить невозможно: что себе зарядит в голову, непременно чтобы по
его и делалось. Дивились даже, что жена от него ранее не сбежала и не
обобрала его в то время, когда он был поисправнее и не все еще перетаскал
в штраф Сафронычу.
Таким образом, злополучный Гуго был и кругом обобран, и кругом обвинен
во всем, и притом нельзя сказать, чтобы для этого обвинения не
существовало совсем основания. Обворовывать его, разумеется, не следовало,
но жить с ним действительно, должно быть, было невыносимо, и вот за то он
оставался один-одинешенек и, можно было сказать, уже нищ и убог, но
все-таки не поддавался и берег свою железную волю. Не в лучшем, однако,
положении, как я сказал, был и Сафроныч, который проводил все свое время в
трактирах и кабачках и при встречах злил немца желанием ему сто лет
здравствовать и двадцать на карачках ползать.
Хотя бы этого, по крайней мере, не было; хотя бы этот позор и поношение
от Пекторалиса были отняты - все бы ему было легче.
И вот он, кажется, более для того, чтобы освежить положение, подал на
Сафроныча жалобу, чтобы наказать того за эти "карачки", на которых, по
мнению Пекторалиса, немцу нет никакого резона ползать.
"Это вот он сам и есть, который сам часто из трактиров на карачках
ползает", - говорил Пекторалис, указывая на Сафроныча; но Сафронычу так же
слепо везло, как упрямо не везло Пекторалису, - и судья, во-первых, не
разделил взгляда Гуго на самое слово "карачки" и не видал причины, почему
бы и немцу не поползт
живой не сдаться, - и история эта бог весть чем бы кончилась, если бы
случай не распорядился подготовить ей исход самый непредвиденный.
17
- В описанном мною положении прошел целый год и другой, Пекторалис все
беднял и платил деньги, а Сафроныч все пьянствовал - и совсем, наконец,
спился с круга и бродяжил по улицам. Таким образом, дело это обоим
претендентам было не в пользу, но был некто, распоряжавшийся этою
операцией умнее. Это была жена Сафроныча, такая же, как и ее муж,
простоплетная баба, Марья Матвеевна, у которой было, впрочем, то
счастливое перед мужем преимущество, что она сообразила:
"Ну а как мы все-то у немца переберем, тогда что будет?"
Соображение это имело и свои резонные основания и свои важные
последствия. Марья Матвеевна видела ясно, чего, впрочем, и мудрено было не
видеть, что к концу второго года фабрика Пекторалиса уже совсем стояла без
работы и Гуго сам ходил в жестокие морозы без шубы, в старой, изношенной
куртке, а для форса только pince-nez на шнурочке наружу выпустил. У него
уже не оставалось никакого имущества и, что хуже всего, никакой серьезной
репутации, кроме той шутовской, которую он приобрел у нас своею железною
волею. Но она ему, по правде сказать, ни на что полезное не могла
пригодиться.
К тому же над ним в это время стряслась еще беда: его покинула его
дражайшая половина - и покинула самым дерзким и предательским образом,
увезя с собою все, что могла захватить ценного. К вящему горю, Клару
Павловну еще все оправдывали, находя, что она должна была сбежать,
во-первых, потому, что у Пекторалиса в доме необыкновенные печи, которые в
сенях топятся, а в комнатах не греют, а во-вторых, потому, что у него у
самого необыкновенный характер - и такой характер аспидский, что с ним
решительно жить невозможно: что себе зарядит в голову, непременно чтобы по
его и делалось. Дивились даже, что жена от него ранее не сбежала и не
обобрала его в то время, когда он был поисправнее и не все еще перетаскал
в штраф Сафронычу.
Таким образом, злополучный Гуго был и кругом обобран, и кругом обвинен
во всем, и притом нельзя сказать, чтобы для этого обвинения не
существовало совсем основания. Обворовывать его, разумеется, не следовало,
но жить с ним действительно, должно быть, было невыносимо, и вот за то он
оставался один-одинешенек и, можно было сказать, уже нищ и убог, но
все-таки не поддавался и берег свою железную волю. Не в лучшем, однако,
положении, как я сказал, был и Сафроныч, который проводил все свое время в
трактирах и кабачках и при встречах злил немца желанием ему сто лет
здравствовать и двадцать на карачках ползать.
Хотя бы этого, по крайней мере, не было; хотя бы этот позор и поношение
от Пекторалиса были отняты - все бы ему было легче.
И вот он, кажется, более для того, чтобы освежить положение, подал на
Сафроныча жалобу, чтобы наказать того за эти "карачки", на которых, по
мнению Пекторалиса, немцу нет никакого резона ползать.
"Это вот он сам и есть, который сам часто из трактиров на карачках
ползает", - говорил Пекторалис, указывая на Сафроныча; но Сафронычу так же
слепо везло, как упрямо не везло Пекторалису, - и судья, во-первых, не
разделил взгляда Гуго на самое слово "карачки" и не видал причины, почему
бы и немцу не поползт