ему. В этой части дело
Сафроныча было проиграно; но неожиданно для всех луна оборотилась к нам
тем боком, которого никто не видал. Судья предъявил документы, которыми
удостоверялись убытки Сафроныча от самочинства Пекторалиса. Они не были
особенно преувеличены: их было высчитано по прекращении средств его
производства по пятнадцати рублей в день.
Расчет этот был точен, ясен и несомненен. Сафроныч мог иметь
действительный убыток в этом размере, если бы производство его шло как
следует, но как оно на самом деле никогда не шло по его беспечности и
невнимательности.
Но в виду суда было одно: ежедневный убыток в том размере, в каком он
представлен возможным и доказан.
"Что вы на это скажете, господин Пекторалис?" - вопросил судья.
Пекторалис пожал плечами, улыбнулся и отвечал, что это не его дело.
"Но вы причиняете ему убытки".
"Не мое дело", - отвечал Пекторалис.
"А вы не хотите ли помириться?"
"О, никогда!"
"Отчего же?"
"Господин судья, - отвечал Пекторалис, - это невозможно: у меня
железная воля, и это все знают, что я один раз решил, то так должно и
оставаться, и этого менять нельзя. Я не отопру ворота".
"Это ваше последнее слово?"
"О да, совершенно последнее слово".
И Пекторалис стал с своим выпяченным подбородком, а судья начал писать
- и писал не то чтобы очень долго, а написал хорошо.
Решение его в одно и то же время доставляло и полное торжество железной
воле Пекторалиса, и резало его насмерть - Сафронычу же оно, по точному
предсказанию Жиги, доставляло одно неожиданнейшее счастье.
Судебный приговор не отворял забитых Пекторалисом ворот, - он оставлял
немца в его праве тешить этим свою железную волю, но зато он обязывал
Пекторалиса вознаграждать убытки Сафроныча в размере пятнадцати рублей за
день.
Сафроныч был доволен этим решением; но, ко всеобщему удивлению, на него
выразил удовольствие и Пекторалис.
"Я очень доволен, - сказал он, - я сказал, что ворота будут забиты, и
они так останутся".
"Да, но вам это будет стоить пятнадцать рублей в день".
"Совершенно верно; но он ничего не выиграл".
"Выиграл пятнадцать рублей в день".
"А я об этом не говорю".
"Позвольте, что же это составит: двадцать восемь рабочих дней в
месяце..."
"Кроме Казанской".
"Да, кроме Казанской, - это двести восемьдесят, да сто сорок, - всего
четыреста двадцать рублей в месяц. Около пяти тысяч в год. Батюшка, Гуго
Карлыч, ведь это черт возьми совсем такую победу! Ведь он этого никогда бы
не заработал: это он просто вас себе в крепость забрал".
Гуго моргал глазами, он чувствовал, что дело дорого обошлось, но волю
свою показал - и первое число внес судье сумму за покой Сафроныча и его
бедствие.
Так это и пошло далее: как, бывало, приходит первое число месяца,
Сафроныч несет в суд пятнадцать рублей своей месячной аренды, следующей от
него Пекторалису, а оттуда приносит домой через лестницу четыреста
двадцать рублей, уплаченные в его пользу Пекторалисом.
Славное дело; чудная жизнь пошла для Сафроныча! Никогда он так не жил,
да и не думал жить так легко, вольготно и прибыльно. Запер он свои доменки
и амбары - и ходит себе посвистывает да чаи распивает или водочкой с
приказным угощается, а потом перелезет через лесенку и спит покойно и всех
уверяет, что "я, говорит, супротив немца никакой досады не чувствую. Это
его бог мн
Сафроныча было проиграно; но неожиданно для всех луна оборотилась к нам
тем боком, которого никто не видал. Судья предъявил документы, которыми
удостоверялись убытки Сафроныча от самочинства Пекторалиса. Они не были
особенно преувеличены: их было высчитано по прекращении средств его
производства по пятнадцати рублей в день.
Расчет этот был точен, ясен и несомненен. Сафроныч мог иметь
действительный убыток в этом размере, если бы производство его шло как
следует, но как оно на самом деле никогда не шло по его беспечности и
невнимательности.
Но в виду суда было одно: ежедневный убыток в том размере, в каком он
представлен возможным и доказан.
"Что вы на это скажете, господин Пекторалис?" - вопросил судья.
Пекторалис пожал плечами, улыбнулся и отвечал, что это не его дело.
"Но вы причиняете ему убытки".
"Не мое дело", - отвечал Пекторалис.
"А вы не хотите ли помириться?"
"О, никогда!"
"Отчего же?"
"Господин судья, - отвечал Пекторалис, - это невозможно: у меня
железная воля, и это все знают, что я один раз решил, то так должно и
оставаться, и этого менять нельзя. Я не отопру ворота".
"Это ваше последнее слово?"
"О да, совершенно последнее слово".
И Пекторалис стал с своим выпяченным подбородком, а судья начал писать
- и писал не то чтобы очень долго, а написал хорошо.
Решение его в одно и то же время доставляло и полное торжество железной
воле Пекторалиса, и резало его насмерть - Сафронычу же оно, по точному
предсказанию Жиги, доставляло одно неожиданнейшее счастье.
Судебный приговор не отворял забитых Пекторалисом ворот, - он оставлял
немца в его праве тешить этим свою железную волю, но зато он обязывал
Пекторалиса вознаграждать убытки Сафроныча в размере пятнадцати рублей за
день.
Сафроныч был доволен этим решением; но, ко всеобщему удивлению, на него
выразил удовольствие и Пекторалис.
"Я очень доволен, - сказал он, - я сказал, что ворота будут забиты, и
они так останутся".
"Да, но вам это будет стоить пятнадцать рублей в день".
"Совершенно верно; но он ничего не выиграл".
"Выиграл пятнадцать рублей в день".
"А я об этом не говорю".
"Позвольте, что же это составит: двадцать восемь рабочих дней в
месяце..."
"Кроме Казанской".
"Да, кроме Казанской, - это двести восемьдесят, да сто сорок, - всего
четыреста двадцать рублей в месяц. Около пяти тысяч в год. Батюшка, Гуго
Карлыч, ведь это черт возьми совсем такую победу! Ведь он этого никогда бы
не заработал: это он просто вас себе в крепость забрал".
Гуго моргал глазами, он чувствовал, что дело дорого обошлось, но волю
свою показал - и первое число внес судье сумму за покой Сафроныча и его
бедствие.
Так это и пошло далее: как, бывало, приходит первое число месяца,
Сафроныч несет в суд пятнадцать рублей своей месячной аренды, следующей от
него Пекторалису, а оттуда приносит домой через лестницу четыреста
двадцать рублей, уплаченные в его пользу Пекторалисом.
Славное дело; чудная жизнь пошла для Сафроныча! Никогда он так не жил,
да и не думал жить так легко, вольготно и прибыльно. Запер он свои доменки
и амбары - и ходит себе посвистывает да чаи распивает или водочкой с
приказным угощается, а потом перелезет через лесенку и спит покойно и всех
уверяет, что "я, говорит, супротив немца никакой досады не чувствую. Это
его бог мн