много, а подсудимость у светских судов
- довольно редка. Кажется, она имеет место только как явление
исключительное, при таких случаях, когда, например, духовное лицо прямо
изловлено мирскою властью на воровстве коровы. Если же что-нибудь подобное
попадет на суд духовный, то, несмотря на уголовный характер, едва ли не
кончится монастырем. Из приведенных примеров явствует, что множество случаев
с подлогами в документах, святотатством, буйством, нарушением благочиния и
порядка в храмах, а также с нанесением побоев равным и старшим и убытков
кому попало - в противность русским законам, обязательным для всех русских
подданных, для дебоширов, пьяниц и мошенников духовного звания обходятся
более или менее продолжительными молитвами и благоугодными трудами в мирных
обителях. Давнишние просьбы и воздыхания многих настоятелей о том, чтобы
перестали считать их монастыри исправительными заведениями острожного
характера, ни к чему не повели и не ведут.
"Не слышат, - видят и не знают!"
А если все это так идет по одной новгородской епархии - по епархии
самой близкой к столице и имеющей с нею неразрывную связь в лице главного
епархиального начальника, то, кажется, вполне позволительно предположить,
что и во всех других епархиях на все подобные дела едва ли существует лучший
взгляд и более совершенные порядки. Если же допустить то, что и следует
допустить, то есть что новгородская епархия, подведомая с.-петербургскому
митрополиту, не хуже всех прочих епархий в России и что обнаруженный здесь
порядок имеет свое место повсюду, то мы получим возможность судить о
рассмотренных нами случаях _как об образце явлений, общих всей современной
России_. И тогда станет ясно, что порядок этот нельзя признать
удовлетворительным, а затем, что нельзя не сожалеть и о том, что в недавней
поре вопрос о церковно-судебной реформе у нас был так бесцеремонно смят и
торопливо стерт с очереди, как нечто несвоевременное и для нас совершенно
излишнее.
Тут и выдвигается на вид сошедшая с первого плана личность синодального
обер-прокурора гр. Д. А. Толстого, и становится необходимым сделать
некоторую характеристику общих отношений к делу духовного суда, недостатки
коего бывший обер-прокурор гр. Толстой, конечно, понимал и настойчиво желал
учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности.
Это имеет свою занимательную историю, которую, при самых небольших
дарованиях, со временем можно будет рассказать, как одну из забавных затей в
духе "человеческих трагикомедий" Шерра.
С самого первого движения графа Толстого к пересмотру духовного вопроса
он не встретил ни сочувствия, ни поддержки; _все_ им были недовольны: одни
за то, что граф "подбирается под епископов", - другие за то, что _он_ взялся
за это дело. В том, что за дело это взялся "_он_", а не кто иной, видели
верное ручательство, что оно "провалится".
Так, разумеется, и вышло, и этому безрассудно радовались - только уже
не все: были люди, которые понимали дело серьезнее и начинали сожалеть, что
личные чувства к графу Толстому получили слишком большое значение.
"ГЛАВА СЕДЬМАЯ"
Лучшие люди в нашем духовенстве, не стоя на стороне графа Д. А.
Толстого, - который сделал, кажется, все, от него зависевшее, чтобы его не
укоряли в искании людского расположения, - в этом деле глубоко сож
- довольно редка. Кажется, она имеет место только как явление
исключительное, при таких случаях, когда, например, духовное лицо прямо
изловлено мирскою властью на воровстве коровы. Если же что-нибудь подобное
попадет на суд духовный, то, несмотря на уголовный характер, едва ли не
кончится монастырем. Из приведенных примеров явствует, что множество случаев
с подлогами в документах, святотатством, буйством, нарушением благочиния и
порядка в храмах, а также с нанесением побоев равным и старшим и убытков
кому попало - в противность русским законам, обязательным для всех русских
подданных, для дебоширов, пьяниц и мошенников духовного звания обходятся
более или менее продолжительными молитвами и благоугодными трудами в мирных
обителях. Давнишние просьбы и воздыхания многих настоятелей о том, чтобы
перестали считать их монастыри исправительными заведениями острожного
характера, ни к чему не повели и не ведут.
"Не слышат, - видят и не знают!"
А если все это так идет по одной новгородской епархии - по епархии
самой близкой к столице и имеющей с нею неразрывную связь в лице главного
епархиального начальника, то, кажется, вполне позволительно предположить,
что и во всех других епархиях на все подобные дела едва ли существует лучший
взгляд и более совершенные порядки. Если же допустить то, что и следует
допустить, то есть что новгородская епархия, подведомая с.-петербургскому
митрополиту, не хуже всех прочих епархий в России и что обнаруженный здесь
порядок имеет свое место повсюду, то мы получим возможность судить о
рассмотренных нами случаях _как об образце явлений, общих всей современной
России_. И тогда станет ясно, что порядок этот нельзя признать
удовлетворительным, а затем, что нельзя не сожалеть и о том, что в недавней
поре вопрос о церковно-судебной реформе у нас был так бесцеремонно смят и
торопливо стерт с очереди, как нечто несвоевременное и для нас совершенно
излишнее.
Тут и выдвигается на вид сошедшая с первого плана личность синодального
обер-прокурора гр. Д. А. Толстого, и становится необходимым сделать
некоторую характеристику общих отношений к делу духовного суда, недостатки
коего бывший обер-прокурор гр. Толстой, конечно, понимал и настойчиво желал
учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности.
Это имеет свою занимательную историю, которую, при самых небольших
дарованиях, со временем можно будет рассказать, как одну из забавных затей в
духе "человеческих трагикомедий" Шерра.
С самого первого движения графа Толстого к пересмотру духовного вопроса
он не встретил ни сочувствия, ни поддержки; _все_ им были недовольны: одни
за то, что граф "подбирается под епископов", - другие за то, что _он_ взялся
за это дело. В том, что за дело это взялся "_он_", а не кто иной, видели
верное ручательство, что оно "провалится".
Так, разумеется, и вышло, и этому безрассудно радовались - только уже
не все: были люди, которые понимали дело серьезнее и начинали сожалеть, что
личные чувства к графу Толстому получили слишком большое значение.
"ГЛАВА СЕДЬМАЯ"
Лучшие люди в нашем духовенстве, не стоя на стороне графа Д. А.
Толстого, - который сделал, кажется, все, от него зависевшее, чтобы его не
укоряли в искании людского расположения, - в этом деле глубоко сож