полной уверенности, что
вы поймете.
- Понять-то я понял, но что же это... как же это могло случиться...
Ангел... конечно, много значит... но все-таки...
Всматриваюсь в моего собеседника - думая, коего он духа, - не
вышучивает ли он меня, сообщая такие нестаточные дела о Шерамуре? Нет;
насколько мне дано наблюдательности и проникновения, господин этот
производит хорошее впечатление - по-видимому, это экземпляр из новой, еще не
вполне обозначившейся, но очень приятной породы бодрых людей, не страдающих
нашим нервическим раздражением и беспредметною мнительностью, - "человек
будущего", который умеет смотреть вперед без боязни и не таять в бесплодных
негодованиях ни на прошлое, ни на настоящее. Люди прошлого ему
представляются больными с похмелья; он на них не сердит и даже совсем их не
судит, а словно провожает на кладбище, приговаривая: вам гнить, а нам жить.
Я люблю эту породу за то, что в ней есть нечто свежее, нечто уже не
наше, нечто нам не свойственное, но живучее и сильное. Они взросли как осот
на межах между гряд, и их уже не выполешь. Русь будет скоро не такая, как
мы, а такая - как они, и слава богу, слава богу!
Поняв, что мой гость относится к этому сорту, я сейчас же усадил его в
более покойное кресло, велел подать чай и бесцеремонно (как следует с такими
людьми) попросил его рассказать мне все, что ему известно о моем Шерамуре, -
как он женился и сделался парижским "проприетером".
Гость любезно согласился удовлетворить мое любопытство.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ^U
Шерамуру помогла славянская война в Турции. Но как он мог вздумать
воевать? Не противно ли это всей его натуре и всем доводам его бедного
рассудка? И против кого и за кого он мужествовал и сражался? Все это было,
как вся его жизнь, - бестолково.
Вот как шло дело: он _начитал_ в газетах, что турки обижают _бедных_
славян, отнимая у них урожай, стада и все, что надо "жрать". Этого было
довольно: долго не рассуждая, он восстал и пошел по образу пешего хождения в
Черногорию. Он попал в "Волдавию" или "Молдахию", где соединился с
"доброходцами" и явился в Сербию, образцовые порядки которой делали нелишним
здесь даже Шерамура. Он поступил куда-то, во что-то, о чем, по своему
обыкновению, не умел дать никакого резонного отчета. На войне он
"барабанил", чего я даже не мог ожидать от него, но потом нашел, что в
Сербии у всех жратвы больше, чем он видел во весь свой век. "Даже вином
прихлебывают". Никаких иных интересов, достойных борьбы на жизнь и смерть,
Шерамур, разумеется, не признавал, но в этом его нельзя винить, потому что
он не мог их чувствовать.
И вот он духом возмутился: за что он сражается: если у них есть что
жрать, то чего же им еще надо? "Черти проклятые!.. с жиру бесятся! к нам бы
их спровадить, чтобы в черных избах пожили да мякины пожевали!" Славянские
претензии Шерамур все считал пустяками, которые Аксаков в Москве выдумал
вместе с Кокоревым, и Шерамур рассердился и "вышел", то есть перестал
барабанить. Некоторое время он слонялся без дела, но ощущал себя в полном
довольстве: "везде, говорит, есть кукуруза и даже вином запивают, как в
царстве небесном". Таково его понятие о царстве небесном. Но вот, переходя
туда-сюда, с плохими и бестолковыми расспросами, он был, наконец, приведен
своим ангелом куда ему след
вы поймете.
- Понять-то я понял, но что же это... как же это могло случиться...
Ангел... конечно, много значит... но все-таки...
Всматриваюсь в моего собеседника - думая, коего он духа, - не
вышучивает ли он меня, сообщая такие нестаточные дела о Шерамуре? Нет;
насколько мне дано наблюдательности и проникновения, господин этот
производит хорошее впечатление - по-видимому, это экземпляр из новой, еще не
вполне обозначившейся, но очень приятной породы бодрых людей, не страдающих
нашим нервическим раздражением и беспредметною мнительностью, - "человек
будущего", который умеет смотреть вперед без боязни и не таять в бесплодных
негодованиях ни на прошлое, ни на настоящее. Люди прошлого ему
представляются больными с похмелья; он на них не сердит и даже совсем их не
судит, а словно провожает на кладбище, приговаривая: вам гнить, а нам жить.
Я люблю эту породу за то, что в ней есть нечто свежее, нечто уже не
наше, нечто нам не свойственное, но живучее и сильное. Они взросли как осот
на межах между гряд, и их уже не выполешь. Русь будет скоро не такая, как
мы, а такая - как они, и слава богу, слава богу!
Поняв, что мой гость относится к этому сорту, я сейчас же усадил его в
более покойное кресло, велел подать чай и бесцеремонно (как следует с такими
людьми) попросил его рассказать мне все, что ему известно о моем Шерамуре, -
как он женился и сделался парижским "проприетером".
Гость любезно согласился удовлетворить мое любопытство.
^TГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ^U
Шерамуру помогла славянская война в Турции. Но как он мог вздумать
воевать? Не противно ли это всей его натуре и всем доводам его бедного
рассудка? И против кого и за кого он мужествовал и сражался? Все это было,
как вся его жизнь, - бестолково.
Вот как шло дело: он _начитал_ в газетах, что турки обижают _бедных_
славян, отнимая у них урожай, стада и все, что надо "жрать". Этого было
довольно: долго не рассуждая, он восстал и пошел по образу пешего хождения в
Черногорию. Он попал в "Волдавию" или "Молдахию", где соединился с
"доброходцами" и явился в Сербию, образцовые порядки которой делали нелишним
здесь даже Шерамура. Он поступил куда-то, во что-то, о чем, по своему
обыкновению, не умел дать никакого резонного отчета. На войне он
"барабанил", чего я даже не мог ожидать от него, но потом нашел, что в
Сербии у всех жратвы больше, чем он видел во весь свой век. "Даже вином
прихлебывают". Никаких иных интересов, достойных борьбы на жизнь и смерть,
Шерамур, разумеется, не признавал, но в этом его нельзя винить, потому что
он не мог их чувствовать.
И вот он духом возмутился: за что он сражается: если у них есть что
жрать, то чего же им еще надо? "Черти проклятые!.. с жиру бесятся! к нам бы
их спровадить, чтобы в черных избах пожили да мякины пожевали!" Славянские
претензии Шерамур все считал пустяками, которые Аксаков в Москве выдумал
вместе с Кокоревым, и Шерамур рассердился и "вышел", то есть перестал
барабанить. Некоторое время он слонялся без дела, но ощущал себя в полном
довольстве: "везде, говорит, есть кукуруза и даже вином запивают, как в
царстве небесном". Таково его понятие о царстве небесном. Но вот, переходя
туда-сюда, с плохими и бестолковыми расспросами, он был, наконец, приведен
своим ангелом куда ему след