ак женишься, то и благодать в дом приведешь, и сам с женой по-старому
молиться начнешь, а я тебе тогда все свое добро откажу, а ей отдам свое
Божие благословение, и жемчуг окатный, и серебро, и пронизи, и парчовые
шугаи, и телогреи, и все болховское вязание.
И было у тетеньки с маменькой на этот счет тихое между них
неудовольствие, потому что маменька уже совсем были от старой веры отставши
и по новым святцам Варваре-великомученице акафист читали. Они жену мне
хотели взять из орловских для того, чтобы у нас было обновление родства.
- По крайней мере,- говорили,- чтобы на прощеные дни, перед постом,
было нам к кому на прощанье с хлебами ездить и к нам чтобы было кому завитые
хлебы привозить.
Маменька любили потом эти хлебы на сухари резать и в посту в чай с
медом обмакивать, а у тетеньки надо всем выше стояло их древнее благочестие.
Спорили они, спорили, а все дело сделалось иначе.
"ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"
Подвернулся вдруг самый нежданный случай.
Сидим мы раз с тетушкой, на святках, после обеда у окошечка, толкуем
что-то от Божества и едим в поспе моченые яблоки, и вдруг замечаем - у наших
ворот на улице, на снегу, стоит тройка ямских коней. Смотрим - из-под
кибитки из-за кошмы вылезает высокий человек в калмыцком тулупе, темным
сукном крыт, алым кушаком подпоясан, зеленым гарусным шарфом во весь
поднятый воротник обверчен, и длинные концы на груди жгутом свиты и за
пазуху сунуты, на голове яломок, а на ногах телячьи сапоги мехом вверх.
Встал этот человек и вытряхивается, как пудель, от снега, а потом
вместе с ямщиком зацепил из кибитки из-под кошмы другого человека, в
бобровом картузе и в волчьей шубе, и держит его под руки, чтобы он мог на
ногах устояться, потому что ему скользко на подшивных валенках.
Тетенька Катерина Леонтьевна очень обеспокоилась, что это за люди и
зачем у наших ворот высаживаются, а как волчью шубу увидала, так и
благословилася:
- Господи Исусе Христе, помилуй нас, аминь!- говорит.- Ведь это братец
Иван Леонтьич, твой дядя, из Ельца приехал. Что это с ним случилось? С самых
отцовых похорон три года здесь не был, а тут вдруг привалил на святках.
Скорее бери ключ от ворот, бежи ему навстречу.
Я бросился искать маменьку, а маменька стали ключ искать и насилу его
нашли в образнике, да пока я выбежал к воротам, да замок отпирать стали, да
засов вытаскивать, тройка уже и отъехала, и тот, что в калмыцком тулупе был,
уехал в кибитке, а дядя один стоит, за скобку держится и сердится.
- Что это,- говорит,- вы, как тетери, днем закупорились?
Маменька с ним здравствуются и отвечают:
- Разве вы,- говорит,- братец, не знаете, какое у нас орловское
положение? Постоянно с ворами, и день, и ночь от полиции запираемся.
Дядя отвечает, что это у всех одно положение: Орел да Кромы - первые
воры, а Карачев на придачу, а Елец всем ворам отец. "И мы,- говорит,тоже от
своей полиции запираемся, но только на ночь, а на что же днем? Мне то и
неприятно, что вы меня днем на улице у ворот оставили:
у меня валенки кожей обшиты - идти нельзя, скользко,- а я приехал по
церковной надобности не с пустыми руками. Помилуй бог, какой орловчин с шеи
рванет и убежит, а мне догонять нельзя".
"ГЛАВА ПЯТАЯ"
Мы все извинились перед дяденькой, отвели его в комнату из дорожного
платья
молиться начнешь, а я тебе тогда все свое добро откажу, а ей отдам свое
Божие благословение, и жемчуг окатный, и серебро, и пронизи, и парчовые
шугаи, и телогреи, и все болховское вязание.
И было у тетеньки с маменькой на этот счет тихое между них
неудовольствие, потому что маменька уже совсем были от старой веры отставши
и по новым святцам Варваре-великомученице акафист читали. Они жену мне
хотели взять из орловских для того, чтобы у нас было обновление родства.
- По крайней мере,- говорили,- чтобы на прощеные дни, перед постом,
было нам к кому на прощанье с хлебами ездить и к нам чтобы было кому завитые
хлебы привозить.
Маменька любили потом эти хлебы на сухари резать и в посту в чай с
медом обмакивать, а у тетеньки надо всем выше стояло их древнее благочестие.
Спорили они, спорили, а все дело сделалось иначе.
"ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"
Подвернулся вдруг самый нежданный случай.
Сидим мы раз с тетушкой, на святках, после обеда у окошечка, толкуем
что-то от Божества и едим в поспе моченые яблоки, и вдруг замечаем - у наших
ворот на улице, на снегу, стоит тройка ямских коней. Смотрим - из-под
кибитки из-за кошмы вылезает высокий человек в калмыцком тулупе, темным
сукном крыт, алым кушаком подпоясан, зеленым гарусным шарфом во весь
поднятый воротник обверчен, и длинные концы на груди жгутом свиты и за
пазуху сунуты, на голове яломок, а на ногах телячьи сапоги мехом вверх.
Встал этот человек и вытряхивается, как пудель, от снега, а потом
вместе с ямщиком зацепил из кибитки из-под кошмы другого человека, в
бобровом картузе и в волчьей шубе, и держит его под руки, чтобы он мог на
ногах устояться, потому что ему скользко на подшивных валенках.
Тетенька Катерина Леонтьевна очень обеспокоилась, что это за люди и
зачем у наших ворот высаживаются, а как волчью шубу увидала, так и
благословилася:
- Господи Исусе Христе, помилуй нас, аминь!- говорит.- Ведь это братец
Иван Леонтьич, твой дядя, из Ельца приехал. Что это с ним случилось? С самых
отцовых похорон три года здесь не был, а тут вдруг привалил на святках.
Скорее бери ключ от ворот, бежи ему навстречу.
Я бросился искать маменьку, а маменька стали ключ искать и насилу его
нашли в образнике, да пока я выбежал к воротам, да замок отпирать стали, да
засов вытаскивать, тройка уже и отъехала, и тот, что в калмыцком тулупе был,
уехал в кибитке, а дядя один стоит, за скобку держится и сердится.
- Что это,- говорит,- вы, как тетери, днем закупорились?
Маменька с ним здравствуются и отвечают:
- Разве вы,- говорит,- братец, не знаете, какое у нас орловское
положение? Постоянно с ворами, и день, и ночь от полиции запираемся.
Дядя отвечает, что это у всех одно положение: Орел да Кромы - первые
воры, а Карачев на придачу, а Елец всем ворам отец. "И мы,- говорит,тоже от
своей полиции запираемся, но только на ночь, а на что же днем? Мне то и
неприятно, что вы меня днем на улице у ворот оставили:
у меня валенки кожей обшиты - идти нельзя, скользко,- а я приехал по
церковной надобности не с пустыми руками. Помилуй бог, какой орловчин с шеи
рванет и убежит, а мне догонять нельзя".
"ГЛАВА ПЯТАЯ"
Мы все извинились перед дяденькой, отвели его в комнату из дорожного
платья