так ничего с вами и не
приключится.
- А у вас в Орле в котором часу настает воровской час?
Тетушка отвечает из какой-то книги:
- "Егда люди потрапезуют и, помоляся, уснут, в той час восстают татие и
исходя грабят".
Дядя с незнакомым рассмеялись. Им это все, что маменька с тетенькой
говорили, казалось будто невероятно или нерассудительно.
- Чего же,- говорят,-у вас в таком случае полицмейстер смотрит?
Тетенька опять отвечают от Писания:
- "Аще не Господь хранит дом - всуе бдит строгий". Полицмейстер у нас
есть с названием Цыганок. Он свое дело и смотрит, хочет именье купить. А
если кого ограбят, он говорит: "Зачем дома не спал? И не ограбили б".
- Он бы лучше чаще обходы посылал.
- Уж посылал.
- Ну и что же?
- Еще хуже стали грабить.
- Отчего же так?
- Неизвестно. Обход пройдет, а подлеты за ним вслед - и грабят.
- А может быть, не подлеты, а сами обходные и грабили.
- Может быть, и они грабили.
- Надо с квартальным.
- А с квартальным еще того хуже - на него если пожалуешься, так ему же
и за бесчестье заплатишь.
- Экий город несуразный!- вскричал Павел Мироныч (я догадался, что это
был он) и простился и вышел, а дядя пошевеливается и еще рассуждает:
Нет, и вправду,- говорит,- у нас в Ельце лучше. Я на живейном
Не езди на живейнике! Живейный тебя оберет, да и с санок долой
Ну так как хотите, а я опять племянника Мишу с собой возьму. Нас с ним
вдвоем никто не обидит.
Маменька сначала и слышать не хотели, чтобы меня отпустить, но дядя
стал обижаться и говорит:
- Что же это такое: я же ему часы с ободком подарил, а он неужели будет
ко мне неблагодарный и пустой родственной услуги не окажет? Не могу же я
теперь все дело расстроить. Павел Мироныч вышел при моем полном обещании,
что я с ними буду и все приготовлю, а теперь вместо того что же, я должен,
наслушавшись ваших страхов, дома, что ли, остаться или один на верную
погибель идти?
Тетенька с маменькой притихли и молчат.
А дядя настаивает:
- Ежели б,- говорит,- моя прежняя молодость, когда мне было хоть сорок
лет,- так я бы не побоялся подлетов, а я муж в летах, мне шестьдесят пятый
год, и если с меня далеко от дому шубу долой стащат, то я, пока без шубы
приду, непременно воспаление плеч получу, и тогда мне надо молодую рожечницу
кровь оттянуть, или я тут у вас и околею. Хороните меня тогда здесь на свой
счет у Ивана Крестителя, и пусть над моим гробом вспомнят, что твой Мишка
своего дядю родного в своем отечественном городе без родственной услуги
оставил и один раз в жизни проводить не пошел...
Тут мне стало так его жалко и так совестно, что я сразу же выскочил и
говорю:
- Нет, маменька, как вам угодно, но я дяденьку без родственной услуги
не оставлю. Неужели я буду неблагодарный, как Альфред, которого ряженые
солдаты по домам представляют? Я вам в ножки кланяюсь и прошу позволения, не
заставьте меня быть неблагодарным, дозвольте мне дядюшку проводить, потому
что они мне родной и часы мне подарили и мне будет от всех людей совестно их
без своей услуги оставить.
Маменька, как ни смущались, должны были меня отпустить, но только уж
зато строго-престрого наказывали, чтобы и не пил, и по сторонам не смотрел,
и никуда не заходил, и поздно не запаздывался.
Я ее всячески успокаиваю.
- Что вы,- говорю,- маменька: зачем по
приключится.
- А у вас в Орле в котором часу настает воровской час?
Тетушка отвечает из какой-то книги:
- "Егда люди потрапезуют и, помоляся, уснут, в той час восстают татие и
исходя грабят".
Дядя с незнакомым рассмеялись. Им это все, что маменька с тетенькой
говорили, казалось будто невероятно или нерассудительно.
- Чего же,- говорят,-у вас в таком случае полицмейстер смотрит?
Тетенька опять отвечают от Писания:
- "Аще не Господь хранит дом - всуе бдит строгий". Полицмейстер у нас
есть с названием Цыганок. Он свое дело и смотрит, хочет именье купить. А
если кого ограбят, он говорит: "Зачем дома не спал? И не ограбили б".
- Он бы лучше чаще обходы посылал.
- Уж посылал.
- Ну и что же?
- Еще хуже стали грабить.
- Отчего же так?
- Неизвестно. Обход пройдет, а подлеты за ним вслед - и грабят.
- А может быть, не подлеты, а сами обходные и грабили.
- Может быть, и они грабили.
- Надо с квартальным.
- А с квартальным еще того хуже - на него если пожалуешься, так ему же
и за бесчестье заплатишь.
- Экий город несуразный!- вскричал Павел Мироныч (я догадался, что это
был он) и простился и вышел, а дядя пошевеливается и еще рассуждает:
Нет, и вправду,- говорит,- у нас в Ельце лучше. Я на живейном
Не езди на живейнике! Живейный тебя оберет, да и с санок долой
Ну так как хотите, а я опять племянника Мишу с собой возьму. Нас с ним
вдвоем никто не обидит.
Маменька сначала и слышать не хотели, чтобы меня отпустить, но дядя
стал обижаться и говорит:
- Что же это такое: я же ему часы с ободком подарил, а он неужели будет
ко мне неблагодарный и пустой родственной услуги не окажет? Не могу же я
теперь все дело расстроить. Павел Мироныч вышел при моем полном обещании,
что я с ними буду и все приготовлю, а теперь вместо того что же, я должен,
наслушавшись ваших страхов, дома, что ли, остаться или один на верную
погибель идти?
Тетенька с маменькой притихли и молчат.
А дядя настаивает:
- Ежели б,- говорит,- моя прежняя молодость, когда мне было хоть сорок
лет,- так я бы не побоялся подлетов, а я муж в летах, мне шестьдесят пятый
год, и если с меня далеко от дому шубу долой стащат, то я, пока без шубы
приду, непременно воспаление плеч получу, и тогда мне надо молодую рожечницу
кровь оттянуть, или я тут у вас и околею. Хороните меня тогда здесь на свой
счет у Ивана Крестителя, и пусть над моим гробом вспомнят, что твой Мишка
своего дядю родного в своем отечественном городе без родственной услуги
оставил и один раз в жизни проводить не пошел...
Тут мне стало так его жалко и так совестно, что я сразу же выскочил и
говорю:
- Нет, маменька, как вам угодно, но я дяденьку без родственной услуги
не оставлю. Неужели я буду неблагодарный, как Альфред, которого ряженые
солдаты по домам представляют? Я вам в ножки кланяюсь и прошу позволения, не
заставьте меня быть неблагодарным, дозвольте мне дядюшку проводить, потому
что они мне родной и часы мне подарили и мне будет от всех людей совестно их
без своей услуги оставить.
Маменька, как ни смущались, должны были меня отпустить, но только уж
зато строго-престрого наказывали, чтобы и не пил, и по сторонам не смотрел,
и никуда не заходил, и поздно не запаздывался.
Я ее всячески успокаиваю.
- Что вы,- говорю,- маменька: зачем по