нас на
живейниках наемщики ездят.
Он говорит: "Дурак!" - и сам засвистал. А как подъехали, опять говорит:
- Садись без разговора! Пешком в час оборотить к твоим бабам не
поспеем, а я им слово дал, и мое слово - олово.
Но я от стыда себя не помню и с извозчика свешиваюсь.
- Что ты,- говорит,- ерзаешь?
- Помилуйте,- говорю,- подумают, что я наемщик.
- С дядей-то?
- Вас здесь не знают; скажут: вот он его уже катает, по всем местам
обвезет, а потом закороводит. Маменьку стыдить будут.
Дядя ругаться начал.
Как я ни упирался, а должен был с ним рядом сидеть, чтобы скандала не
заводить. Еду, а сам не знаю, куда мне глаза деть,- не смотрю, а вижу и
слышу, будто все кругом говорят: "Вот оно как! Арины Леонтьевны Миша-то уж
на живейном едет - верно в хорошее место!" Не могу вытерпеть!
- Как,- говорю,- вам, дяденька, угодно, а только я долой соскочу.
А он меня прихватил и смеется.
- Неужели,- говорит,- у вас в Орле уже все подряд дураки, что будут
думать, будто старый дядя станет тебя куда-нибудь по дурным местам возить?
Где у вас тут самый лучший часовщик?
- Самый лучший часовщик у нас немец Керн почитается; у него на окнах
арап с часами на голове во все стороны глазами мигает. Но только к нему
через Орлицкий мост надо в Волховскую ехать, а там в магазинах знакомые
купцы из окон смотрят; я мимо их ни за что на живейном не поеду.
Дядя все равно не слушает.
- Пошел,- говорит,- извозчик, на Волховскую, к Керну.
Приехали. Я его упросил, чтобы он хоть здесь отпустил извозчика, что я
назад ни за что в другой раз по тем же улицам не поеду. На это он
согласился. Меня назвал еще раз дураком, а извозчику дал пятиалтынный и часы
мне купил серебряные с золотым ободочком и с цепочкой.
- Такие,- говорит,- часы у нас, в Ельце, теперь самые модные; а когда
ты их заводить приучишься, а я в другой раз приеду - я тебе тогда золотые
куплю и с золотой цепочкой.
Я его поблагодарил и часам очень рад, но только прошу, чтобы все-таки
он больше на извозчиках со мною не ездил.
- Хорошо, хорошо,- говорит,- веди меня скорей в Борисоглебскую
гостиницу; нам надо там сквозной номер нанять.
Я говорю:
- Это отсюда рукой подать.
- Ну и пойдем. Нам здесь у вас в Орле прохлаждаться некогда. Мы зачем
приехали? Себе голосистого дьякона выбрать; сейчас это и делать. Время
терять некогда. Проведи меня до гостиницы и сам ступай домой к матери.
Я его проводил, а сам поскорее домой.
Прибежал так скоро, что всего часа еще не прошло, как вышел, и своим
дядин подарок, часы, показываю.
Маменька посмотрела и говорит:
- Что ж... очень хороши,- повесь их у себя над кроватью на стенку, а то
ты их потеряешь.
А тетенька отнеслась еще с критикой:
- Зачем же это,-говорит,-часы серебряные, а ободок желтый?
- Это,- отвечаю,- самое модное в Ельце.
- Пустяки какие,- говорит,- у них в Ельце выдумывают. Старики умнее в
Ельце жили - все носили одного звания: серебряные часы так серебряные, а
золотые так золотые; а это на что одно с другим совокуплено насильно, что
бог разно по земле рассеял.
Но маменька помирили, что даровому коню в зубы не смотрят, и опять
сказали:
- Поди в свою комнату и повесь над кроваткой. Я тебе в воскресенье под
них монашкам закажу вышить подушечку с бисером и с рыбьими чешуйк
живейниках наемщики ездят.
Он говорит: "Дурак!" - и сам засвистал. А как подъехали, опять говорит:
- Садись без разговора! Пешком в час оборотить к твоим бабам не
поспеем, а я им слово дал, и мое слово - олово.
Но я от стыда себя не помню и с извозчика свешиваюсь.
- Что ты,- говорит,- ерзаешь?
- Помилуйте,- говорю,- подумают, что я наемщик.
- С дядей-то?
- Вас здесь не знают; скажут: вот он его уже катает, по всем местам
обвезет, а потом закороводит. Маменьку стыдить будут.
Дядя ругаться начал.
Как я ни упирался, а должен был с ним рядом сидеть, чтобы скандала не
заводить. Еду, а сам не знаю, куда мне глаза деть,- не смотрю, а вижу и
слышу, будто все кругом говорят: "Вот оно как! Арины Леонтьевны Миша-то уж
на живейном едет - верно в хорошее место!" Не могу вытерпеть!
- Как,- говорю,- вам, дяденька, угодно, а только я долой соскочу.
А он меня прихватил и смеется.
- Неужели,- говорит,- у вас в Орле уже все подряд дураки, что будут
думать, будто старый дядя станет тебя куда-нибудь по дурным местам возить?
Где у вас тут самый лучший часовщик?
- Самый лучший часовщик у нас немец Керн почитается; у него на окнах
арап с часами на голове во все стороны глазами мигает. Но только к нему
через Орлицкий мост надо в Волховскую ехать, а там в магазинах знакомые
купцы из окон смотрят; я мимо их ни за что на живейном не поеду.
Дядя все равно не слушает.
- Пошел,- говорит,- извозчик, на Волховскую, к Керну.
Приехали. Я его упросил, чтобы он хоть здесь отпустил извозчика, что я
назад ни за что в другой раз по тем же улицам не поеду. На это он
согласился. Меня назвал еще раз дураком, а извозчику дал пятиалтынный и часы
мне купил серебряные с золотым ободочком и с цепочкой.
- Такие,- говорит,- часы у нас, в Ельце, теперь самые модные; а когда
ты их заводить приучишься, а я в другой раз приеду - я тебе тогда золотые
куплю и с золотой цепочкой.
Я его поблагодарил и часам очень рад, но только прошу, чтобы все-таки
он больше на извозчиках со мною не ездил.
- Хорошо, хорошо,- говорит,- веди меня скорей в Борисоглебскую
гостиницу; нам надо там сквозной номер нанять.
Я говорю:
- Это отсюда рукой подать.
- Ну и пойдем. Нам здесь у вас в Орле прохлаждаться некогда. Мы зачем
приехали? Себе голосистого дьякона выбрать; сейчас это и делать. Время
терять некогда. Проведи меня до гостиницы и сам ступай домой к матери.
Я его проводил, а сам поскорее домой.
Прибежал так скоро, что всего часа еще не прошло, как вышел, и своим
дядин подарок, часы, показываю.
Маменька посмотрела и говорит:
- Что ж... очень хороши,- повесь их у себя над кроватью на стенку, а то
ты их потеряешь.
А тетенька отнеслась еще с критикой:
- Зачем же это,-говорит,-часы серебряные, а ободок желтый?
- Это,- отвечаю,- самое модное в Ельце.
- Пустяки какие,- говорит,- у них в Ельце выдумывают. Старики умнее в
Ельце жили - все носили одного звания: серебряные часы так серебряные, а
золотые так золотые; а это на что одно с другим совокуплено насильно, что
бог разно по земле рассеял.
Но маменька помирили, что даровому коню в зубы не смотрят, и опять
сказали:
- Поди в свою комнату и повесь над кроваткой. Я тебе в воскресенье под
них монашкам закажу вышить подушечку с бисером и с рыбьими чешуйк