сторонам, когда есть прямая
дорога. Я при дяде.
- Все-таки,- говорят,- хоть и при дяде, а до воровского часу не
оставайся. Я спать не буду, пока вы домой обратите. А потом стала меня за
дверью крестить и шепчет:
- Ты на своего дяденьку Ивана Леонтьевича не очень смотри: они в Ельце
все колобродники. К ним даже и в дома-то их ходить страшно: чиновников
зазовут угощать, а потом в рот силой льют, или выливают за ворот, и шубы
спрячут, и ворота запрут, и запоют: "Кто не хочет пить - того будем бить". Я
своего братца на этот счет знаю.
- Хорошо-с,- отвечаю,- маменька; хорошо, хорошо! Во всем за меня будьте
покойны.
А маменька все свое:
- Сердце мое,- говорят,- чувствует, что это у вас добром не кончится.
"ГЛАВА ВОСЬМАЯ"
Наконец вышли мы с дяденькой наружу за ворота и пошли. Что такое с нами
подлеты двумя могут сделать? Маменька с тетенькой, известно, домоседки и не
знают того, что я один по десяти человек на один кулак колотил в бою. Да и
дяденька еще, хоть и пожилой человек, а тоже за себя постоять могут.
Побежали мы туда, сюда, в рыбные лавки и в ренсковые погреба, всего
накупили и все посылаем в Борисоглебскую, в номера, с большими кульками.
Сейчас самовары греть заказали, закуски раскрыли, вино и ром расставили и
хозяина, борисоглебского гостинника, в компанию пригласили и просим:
- Мы ничего нехорошего делать не будем, но только желание наше и
просьба - чтобы никто чужой не слыхал и не видал.
- Это,- говорит,- сделайте милость; клоп один разве в стене услышит, а
больше некому.
А сам такой соня - все со сна рот крестит.
Вскоре же и Павел Мироныч приехал и обоих дьяконов с собой привез: и
богоявленского, и от Никития. Закусили сначала кое-как, начерно, балычка да
икорки и сейчас поблагословились за дело, чтобы пробовать.
Три верхние номера все сквозь в одно были отворены. В одном на кроватях
одежду склали, в другом, крайнем, закуску уставили, а в среднем - голоса
пробовать.
Прежде Павел Мироныч посредине комнаты стал и показал, что главное у
них в Ельце купечество от дьяконов любит. Голос у него, я вам говорил,
престрашный, даже как будто по лицу бьет и в окнах на стеклах трещит.
Даже гостинник очнулся и говорит:
- Вам бы самому и первым дьяконом быть.
- Мало ли что!- отвечает Павел Мироныч,- мне, при моем капитале, и так
жить можно, а я только люблю в священном служении громкость слушать.
- Этого кто же не любит!
И сейчас после того, как Павел Мироныч прокричал, начали себя
показывать дьякона: сначала один, а потом другой одно и то же самое
возглашать. Богоявленский дьякон был черный и мягкий, весь как на вате стега
а никитский рыжий, сухой, что есть хреновый корень, и бородка маленька
смычком; а как пошли кричать, выбрать невозможно, который лучше. В одном
роде у одного лучше выходит, а в другом у другого приятнее. Сначала Павел
Мироныч представил, как у них в Ельце любят, чтобы издали, ворчанье
раздавалось. Проворчал "Достойно есть", и потом "Прободи, владыко" и "Пожри,
владыко", а потом это же самое сделали оба дьякона. У рыжего ворчок вышел
лучше. В чтении Павел Мироныч с такого с низа взял, что ниже самого низкого,
как будто издалека ветром наносит: "Во время онно". А потом начал выходить
все выше да выше и наконец сделал, такое воскликновение, что стекла
зазв
дорога. Я при дяде.
- Все-таки,- говорят,- хоть и при дяде, а до воровского часу не
оставайся. Я спать не буду, пока вы домой обратите. А потом стала меня за
дверью крестить и шепчет:
- Ты на своего дяденьку Ивана Леонтьевича не очень смотри: они в Ельце
все колобродники. К ним даже и в дома-то их ходить страшно: чиновников
зазовут угощать, а потом в рот силой льют, или выливают за ворот, и шубы
спрячут, и ворота запрут, и запоют: "Кто не хочет пить - того будем бить". Я
своего братца на этот счет знаю.
- Хорошо-с,- отвечаю,- маменька; хорошо, хорошо! Во всем за меня будьте
покойны.
А маменька все свое:
- Сердце мое,- говорят,- чувствует, что это у вас добром не кончится.
"ГЛАВА ВОСЬМАЯ"
Наконец вышли мы с дяденькой наружу за ворота и пошли. Что такое с нами
подлеты двумя могут сделать? Маменька с тетенькой, известно, домоседки и не
знают того, что я один по десяти человек на один кулак колотил в бою. Да и
дяденька еще, хоть и пожилой человек, а тоже за себя постоять могут.
Побежали мы туда, сюда, в рыбные лавки и в ренсковые погреба, всего
накупили и все посылаем в Борисоглебскую, в номера, с большими кульками.
Сейчас самовары греть заказали, закуски раскрыли, вино и ром расставили и
хозяина, борисоглебского гостинника, в компанию пригласили и просим:
- Мы ничего нехорошего делать не будем, но только желание наше и
просьба - чтобы никто чужой не слыхал и не видал.
- Это,- говорит,- сделайте милость; клоп один разве в стене услышит, а
больше некому.
А сам такой соня - все со сна рот крестит.
Вскоре же и Павел Мироныч приехал и обоих дьяконов с собой привез: и
богоявленского, и от Никития. Закусили сначала кое-как, начерно, балычка да
икорки и сейчас поблагословились за дело, чтобы пробовать.
Три верхние номера все сквозь в одно были отворены. В одном на кроватях
одежду склали, в другом, крайнем, закуску уставили, а в среднем - голоса
пробовать.
Прежде Павел Мироныч посредине комнаты стал и показал, что главное у
них в Ельце купечество от дьяконов любит. Голос у него, я вам говорил,
престрашный, даже как будто по лицу бьет и в окнах на стеклах трещит.
Даже гостинник очнулся и говорит:
- Вам бы самому и первым дьяконом быть.
- Мало ли что!- отвечает Павел Мироныч,- мне, при моем капитале, и так
жить можно, а я только люблю в священном служении громкость слушать.
- Этого кто же не любит!
И сейчас после того, как Павел Мироныч прокричал, начали себя
показывать дьякона: сначала один, а потом другой одно и то же самое
возглашать. Богоявленский дьякон был черный и мягкий, весь как на вате стега
а никитский рыжий, сухой, что есть хреновый корень, и бородка маленька
смычком; а как пошли кричать, выбрать невозможно, который лучше. В одном
роде у одного лучше выходит, а в другом у другого приятнее. Сначала Павел
Мироныч представил, как у них в Ельце любят, чтобы издали, ворчанье
раздавалось. Проворчал "Достойно есть", и потом "Прободи, владыко" и "Пожри,
владыко", а потом это же самое сделали оба дьякона. У рыжего ворчок вышел
лучше. В чтении Павел Мироныч с такого с низа взял, что ниже самого низкого,
как будто издалека ветром наносит: "Во время онно". А потом начал выходить
все выше да выше и наконец сделал, такое воскликновение, что стекла
зазв