енели. И дьякона вровнях с ним не отставали.
Ну, потом таким же манером и все прочее, как икатенью вести и как надо
певчим в тон подводить, потом радостное многолетие и "о спасении"; потом
заунывное - "вечный покой". Сухой никитский дьякон завойкою так всем
понравился, что и дядя, и Павел Мироныч начали плакать и его целовать и еще
упрашивать, нельзя ли развести от всего своего естества еще поужаснее.
Дьякон отвечает:
- Отчего же нет: мне это религия допускает, но надо бы чистым ямайским
ромом подкрепиться - от него раскат в грудях шире идет.
- Сделай твое одолжение - ром на то изготовлен: хочешь из рюмки пей,
хочешь из стакана хлещи, а еще лучше обороти бутылку, да и перелей все сразу
из горлышка.
Дьякон говорит:
- Нет, я больше стакана за раз не обожаю.
Подкрепились - дьякон и начал сниза "во блаженном успении вечный покой"
и пошел все поднимать вверх и все с густым подвоем всем "усопшим владыкам
орловским и севским, Аполлосу же и Досифею, Ионе же и Гавриилу, Никодиму же
и Иннокентию", и как дошел до "с-о-т-т-в-о-о-р-р-и им" так даже весь кадык
клубком в горле выпятил и такую завойку взвыл, что ужас стал нападать, и
дяденька начал креститься и под кровать ноги подсовывать, и я за ним то же
самое. А из-под кровати вдруг что-то бац нас по булдажкам,- мы оба
вскрикнули и враз на середину комнаты выскочили и трясемся...
Дяденька в испуге говорит:
- Ну вас совсем! Оставьте их... не зовите их больше... они уж и так
здесь под кроватью толкаются.
Павел Мироныч спрашивает:
- Кто под кроватью может толкаться?
Дядя отвечает:
- Покойнички.
Павел Мироныч, однако, не оробел: схватил свечку с огнем да под
кровать, а на свечку что-то дунуло, и подсвечник из рук вышибло, и лезет
оттуда в виде как будто наш купец от Николы, из Мясных рядов.
Все мы, кроме гостинника, в разные стороны кинулись и твердим одно
слово:
- Чур нас! чур!
А за этим из-под другой кровати еще другой купец выползает. И мне
кажется, что и этот будто тоже из Мясных рядов.
- Что же это значит?
А эти купцы оба говорят:
- Пожалуйста, это ничего не значит... Мы просто любим басы слушать.
А первый купец, который нас с дядей по ногам ударил и у Павла Мироныча
свечу вышиб, извиняется, что мы его сами сапогами зашибли, а Павел Мироныч
свечою чуть лицо не подпалил.
Но Павел Мироныч рассердился на гостинника и стал его обвинять, что
если за номера деньги заплочены, так не надо было сторонних людей без спроса
под кровать накладывать.
А гостинник будто все спал, но оказался сильно выпивши.
- Эти хозяева,- говорит,- оба мне родственники: я им хотел родственную
услугу сделать. Я в своем доме что хочу - все могу.
- Нет, не можешь.
- Нет, могу.
- А если тебе заплочено?
- Так что же, что заплочено? Это дом мой, а мне мои родные всякой платы
дороже. Ты побыл здесь и уедешь, а они здесь всегдашние: вы их ни пятками
ткать, ни глаза им жечь огнем не смеете.
- Не нарочно мы их пятками ткали, а только ноги свои подвели,говорит
дядя.
- А вы ног бы не подводили, а прямо сидели.
- Мы подвели с ужаса.
- Ну так что за беда. А они к лерегии привержены и желамши слушать...
Павел Мироныч вскипел.
- Да это нешто,- говорит,- лерегия? Это один пример для образования, а
лерегия в церкви.
-- Все равно,- г
Ну, потом таким же манером и все прочее, как икатенью вести и как надо
певчим в тон подводить, потом радостное многолетие и "о спасении"; потом
заунывное - "вечный покой". Сухой никитский дьякон завойкою так всем
понравился, что и дядя, и Павел Мироныч начали плакать и его целовать и еще
упрашивать, нельзя ли развести от всего своего естества еще поужаснее.
Дьякон отвечает:
- Отчего же нет: мне это религия допускает, но надо бы чистым ямайским
ромом подкрепиться - от него раскат в грудях шире идет.
- Сделай твое одолжение - ром на то изготовлен: хочешь из рюмки пей,
хочешь из стакана хлещи, а еще лучше обороти бутылку, да и перелей все сразу
из горлышка.
Дьякон говорит:
- Нет, я больше стакана за раз не обожаю.
Подкрепились - дьякон и начал сниза "во блаженном успении вечный покой"
и пошел все поднимать вверх и все с густым подвоем всем "усопшим владыкам
орловским и севским, Аполлосу же и Досифею, Ионе же и Гавриилу, Никодиму же
и Иннокентию", и как дошел до "с-о-т-т-в-о-о-р-р-и им" так даже весь кадык
клубком в горле выпятил и такую завойку взвыл, что ужас стал нападать, и
дяденька начал креститься и под кровать ноги подсовывать, и я за ним то же
самое. А из-под кровати вдруг что-то бац нас по булдажкам,- мы оба
вскрикнули и враз на середину комнаты выскочили и трясемся...
Дяденька в испуге говорит:
- Ну вас совсем! Оставьте их... не зовите их больше... они уж и так
здесь под кроватью толкаются.
Павел Мироныч спрашивает:
- Кто под кроватью может толкаться?
Дядя отвечает:
- Покойнички.
Павел Мироныч, однако, не оробел: схватил свечку с огнем да под
кровать, а на свечку что-то дунуло, и подсвечник из рук вышибло, и лезет
оттуда в виде как будто наш купец от Николы, из Мясных рядов.
Все мы, кроме гостинника, в разные стороны кинулись и твердим одно
слово:
- Чур нас! чур!
А за этим из-под другой кровати еще другой купец выползает. И мне
кажется, что и этот будто тоже из Мясных рядов.
- Что же это значит?
А эти купцы оба говорят:
- Пожалуйста, это ничего не значит... Мы просто любим басы слушать.
А первый купец, который нас с дядей по ногам ударил и у Павла Мироныча
свечу вышиб, извиняется, что мы его сами сапогами зашибли, а Павел Мироныч
свечою чуть лицо не подпалил.
Но Павел Мироныч рассердился на гостинника и стал его обвинять, что
если за номера деньги заплочены, так не надо было сторонних людей без спроса
под кровать накладывать.
А гостинник будто все спал, но оказался сильно выпивши.
- Эти хозяева,- говорит,- оба мне родственники: я им хотел родственную
услугу сделать. Я в своем доме что хочу - все могу.
- Нет, не можешь.
- Нет, могу.
- А если тебе заплочено?
- Так что же, что заплочено? Это дом мой, а мне мои родные всякой платы
дороже. Ты побыл здесь и уедешь, а они здесь всегдашние: вы их ни пятками
ткать, ни глаза им жечь огнем не смеете.
- Не нарочно мы их пятками ткали, а только ноги свои подвели,говорит
дядя.
- А вы ног бы не подводили, а прямо сидели.
- Мы подвели с ужаса.
- Ну так что за беда. А они к лерегии привержены и желамши слушать...
Павел Мироныч вскипел.
- Да это нешто,- говорит,- лерегия? Это один пример для образования, а
лерегия в церкви.
-- Все равно,- г