меня так и так сейчас
обкрадено".
"Написать, - говорит, - бумагу".
Написали.
"Теперь иди, - говорит, - с богом".
Я пошла.
Прихожу через день: "Что, - говорю, - мой саквояж, ваше благородие?"
"Иди, - говорит, - бумаги твои пошли, ожидай".
Ожидаю я, ожидаю; вдруг в часть меня требуют. Приведи в этакую большую
комнату, и множество там лежит этих саквояжев. Частный майор, вежливый
этакой мужчина и собою красив, узнайте, говорит, ваш саквояж.
Посмотрела я - все не мои саквояжи.
"Нет-с, - говорю, - ваше высокоблагородие, нет здесь моего саквояжа".
"Выдайте, - приказывает, - ей бумагу".
"А в чем, - спрашиваю, - ваше высокоблагородие, мне будет бумага?"
"В том, - говорит, - матушка, что вас обкрадено".
- "Что ж, - докладываю ему, - мне по этой бумаге, ваше
высокоблагородие?"
"А что ж, матушка, я вам еще могу сделать?"
Дали мне эту бумагу, что меня точно обкрадено, и идите, говорят, в
благочинную управу. Прихожу я нонче в благочинную управу, подаю эту
бумагу; сейчас выходит из дверей какой-то член, в полковницком одеянии,
повел меня в комнату, где видимо-невидимо лежит этих саквояжев.
"Смотрите", - говорит.
"Вижу, мол, ваше высокоблагородие; ну только моего саквояжа нет".
"Ну, погодите, - говорит, - сейчас вам генерал на бумаге подпишет".
Сижу я и жду-жду, жду-жду; приезжает генерал: подали ему мою бумагу, он
и подписал.
"Что ж это такое генерал подписали на моей бумаге?" - спрашиваю
чиновника.
"А подписали, - отвечает, - что вас обкрадено". Держу эту бумагу при
себе.
- Держите, - говорю, - Домна Платоновна.
- Неравно сыщется.
- Что ж, на грех мастера нет.
- Ох, именно уж нет на грех мастера! Что б это мне, кабы знатье-то,
остаться у нее, у Кошеверихи-то, переночевать.
- Да хоть бы, - говорю, - уж на извозчика-то вы не пожалели.
- Об извозчике ты не говори; извозчик все равно такой же плут. Одна
ведь у них у всех, у подлецов, стачка.
- Ну где, - говорю, - так уж у всех одна стачка! Разве их мало, что ли?
- Да вот ты поспорь! Я уж это мошенничество вот как знаю.
Домна Платоновна поднесла вверх крепко сжатый кулак и посмотрела на
него с некоторой гордостью.
- Со мной извозчик-то, когда я еще глупа была, лучше гораздо сделал, -
начала она, опуская руку. - С вывалом, подлец, вез, да и обобрал.
- Как это, - говорю, - с вывалом?
- А так, с вывалом, да и полно: ездила я зимой на Петербургскую
сторону, барыне одной мантиль кружевную в кадетский корпус возила. Такая
была барынька маленькая и из себя нежная, ну, а станет торговаться -
раскричится, настоящая примадона. Выхожу я от нее, от этой барыньки, а уж
темнеет. Зимой рано, знаешь, темнеет. Спешу это, спешу, чтоб до пришпекта
скорей, а из-за угла извозчик, и этакой будто вохловатый (*11) мужичок. Я,
говорит, дешево свезу.
"Пятиалтынный, мол, к Знаменью", - даю ему.
- Ну, как же это, - перебиваю, - разве можно давать так дешево, Домна
Платоновна!
- Ну вот, а видишь, можно было. "Ближней дорогой, - говорит, - поедем".
Все равно! Села я в сани - саквояжа тогда у меня еще не было: в платочке
тоже все носила. Он меня, этот черт извозчик, и повез ближней дорогой,
где-то по-за крепостью, да на Неву, да все по льду, да по льду, да вдруг
как перед этим, перед берегом, насупротив самой Литейной, каа-ак меня
чебурахнет в ухаб. Так меня, знаешь, будт
обкрадено".
"Написать, - говорит, - бумагу".
Написали.
"Теперь иди, - говорит, - с богом".
Я пошла.
Прихожу через день: "Что, - говорю, - мой саквояж, ваше благородие?"
"Иди, - говорит, - бумаги твои пошли, ожидай".
Ожидаю я, ожидаю; вдруг в часть меня требуют. Приведи в этакую большую
комнату, и множество там лежит этих саквояжев. Частный майор, вежливый
этакой мужчина и собою красив, узнайте, говорит, ваш саквояж.
Посмотрела я - все не мои саквояжи.
"Нет-с, - говорю, - ваше высокоблагородие, нет здесь моего саквояжа".
"Выдайте, - приказывает, - ей бумагу".
"А в чем, - спрашиваю, - ваше высокоблагородие, мне будет бумага?"
"В том, - говорит, - матушка, что вас обкрадено".
- "Что ж, - докладываю ему, - мне по этой бумаге, ваше
высокоблагородие?"
"А что ж, матушка, я вам еще могу сделать?"
Дали мне эту бумагу, что меня точно обкрадено, и идите, говорят, в
благочинную управу. Прихожу я нонче в благочинную управу, подаю эту
бумагу; сейчас выходит из дверей какой-то член, в полковницком одеянии,
повел меня в комнату, где видимо-невидимо лежит этих саквояжев.
"Смотрите", - говорит.
"Вижу, мол, ваше высокоблагородие; ну только моего саквояжа нет".
"Ну, погодите, - говорит, - сейчас вам генерал на бумаге подпишет".
Сижу я и жду-жду, жду-жду; приезжает генерал: подали ему мою бумагу, он
и подписал.
"Что ж это такое генерал подписали на моей бумаге?" - спрашиваю
чиновника.
"А подписали, - отвечает, - что вас обкрадено". Держу эту бумагу при
себе.
- Держите, - говорю, - Домна Платоновна.
- Неравно сыщется.
- Что ж, на грех мастера нет.
- Ох, именно уж нет на грех мастера! Что б это мне, кабы знатье-то,
остаться у нее, у Кошеверихи-то, переночевать.
- Да хоть бы, - говорю, - уж на извозчика-то вы не пожалели.
- Об извозчике ты не говори; извозчик все равно такой же плут. Одна
ведь у них у всех, у подлецов, стачка.
- Ну где, - говорю, - так уж у всех одна стачка! Разве их мало, что ли?
- Да вот ты поспорь! Я уж это мошенничество вот как знаю.
Домна Платоновна поднесла вверх крепко сжатый кулак и посмотрела на
него с некоторой гордостью.
- Со мной извозчик-то, когда я еще глупа была, лучше гораздо сделал, -
начала она, опуская руку. - С вывалом, подлец, вез, да и обобрал.
- Как это, - говорю, - с вывалом?
- А так, с вывалом, да и полно: ездила я зимой на Петербургскую
сторону, барыне одной мантиль кружевную в кадетский корпус возила. Такая
была барынька маленькая и из себя нежная, ну, а станет торговаться -
раскричится, настоящая примадона. Выхожу я от нее, от этой барыньки, а уж
темнеет. Зимой рано, знаешь, темнеет. Спешу это, спешу, чтоб до пришпекта
скорей, а из-за угла извозчик, и этакой будто вохловатый (*11) мужичок. Я,
говорит, дешево свезу.
"Пятиалтынный, мол, к Знаменью", - даю ему.
- Ну, как же это, - перебиваю, - разве можно давать так дешево, Домна
Платоновна!
- Ну вот, а видишь, можно было. "Ближней дорогой, - говорит, - поедем".
Все равно! Села я в сани - саквояжа тогда у меня еще не было: в платочке
тоже все носила. Он меня, этот черт извозчик, и повез ближней дорогой,
где-то по-за крепостью, да на Неву, да все по льду, да по льду, да вдруг
как перед этим, перед берегом, насупротив самой Литейной, каа-ак меня
чебурахнет в ухаб. Так меня, знаешь, будт