- Я его все-таки, Домна Платоновна, не знаю.
- Что нам с ним один варвар сделал? Это, я тебе говорю, роман, да еще и
романов-то таких немного - на театре разве только можно представить.
- Матушка, - говорю, - вы уж не мучьте, рассказывайте!
- Да, эту историю уж точно что стоит рассказать. Как он только
называется?.. есть тут землемер... Кумовеев ни то Макавеев, в седьмой роте
в Измайловском он жил.
- Бог с ним.
- Бог с ним? Нет, не бог с ним, а разве черт с ним, так это ему больше
кстати.
- Да это я только о фамилии-то.
- Да, о фамилии - ну, это пожалуй; фамилия ничего - фамилия простая, а
что сам уж подлец, так самый первый в столице подлец. Пристал: "Жени меня,
Домна Платоновна!"
"Изволь, - говорю, - женю; отчего, - говорю, - не женить? - женю".
Из себя он тварь этакая видная, в лице белый и усики этак твердо носит.
Ну, начинаю я его сватать; отягощаюсь, хожу, выискала ему невесту из
купечества - дом свой на Песках, и девушка порядочная, полная, румяная; в
носике вот тут-то в самой в переносице хоть и был маленький изъянец, но
ничего это - потому от золотухи это было. Хожу я, и его, подлеца, с собою
вожу, и совсем уж у нас дело стало на мази. Тут уж я, разумеется, надзираю
за ним как не надо лучше, потому что это надо делать безотходительно, да
уж и был такой и слух, что он с одной девицей из купечества обручившись и
деньги двести серебра на окипировку себе забрал, а им дал женитьбенную
расписку, но расписка эта оказалась коварная, и ничего с ним по ней
сделать не могли. Ну, уж знавши такое про человека, разумеется, смотришь в
оба - нет-нет да и завернешь с визитом. Только прихожу, сударь мой, раз
один к нему - а он, надо тебе знать, две комнаты занимал: в одной так у
него спальния его была, а в другой вроде зальца. Вхожу это и вижу, дверь
из зальцы в спальню к нему затворена, а какой-то этакой господин под
окном, надо полагать вояжный [путешествующий, проезжий (франц.)]; потому
ледунка (*12) у него через плечо была, и сидит в кресле и трубку курит.
Это-то вот он самый, полковник-то Егупов, и будет.
"Что, - я говорю, этак сама-то к нему оборачиваюсь, - или, - говорю, -
хозяина дома нет?"
А он мне на это таково сурово махнул головой и ничего не ответил, так
что я не узнала: дома землемер или его нету.
Ну, думаю, может, у него там дамка какая, потому что хоть он и жениться
собирается, ну а все же. Села я себе и сижу. Но нехорошо же, знаешь, так в
молчанку сидеть, чтоб подумали, что ты уж и слова сказать не умеешь.
"Погода, - говорю, - стоит нынче какая преотличная".
Он это сейчас же на мои слова вскинул на меня глазами, да, как словно
из бочки, как рявкнет: "Что, - говорит, - такое?"
"Погода, - опять говорю, - стоит очень приятная".
"Врешь, - говорит, - пыль большая".
Пыль таки и точно была, ну, а все я, знаешь, тут же подумала, что ты,
мол, это такой? Из каких таких взялся, что очень уж рычишь сердито?
"Вы, - говорю ему опять, - как Степану Матвеевичу - сродственник будете
или приятели только, знакомые?"
"Приятель", - отвечает.
"Отличный, - говорю, - человек Степан Матвеевич".
"Мошенник, - говорит, - первой руки".
Ну, думаю, верно Степана Матвеевича дома нет.
"Вы, - говорю, - давно их изволите знать?"
"Да знал, - говорит, - еще когда баба девкой была".
"Это, - отвечаю, - сударь, и с тех пор, как я их зазнала, может, не
одна уж девка бабо