чек. -
Боженька! миленький! да поди же к тебе моя молитва прямо столбушком: вынь
ты из меня душу, из старой дуры, да укроти мое сердце негодное.
- Да что ж, - говорю, - вам такое?
- Мне?.. Люблю я его, душечка; люблю я его несносно, мой ангел; без
ума, без разума люблю я его, старая дура. Я его обула, я его одела, я на
него дула, пыль с него обдувала. Театрашник такой; все, бывало, кортит ему
дома; все он клонится как бы в цирк, как бы в театр; я ему последнее
отдавала. Станешь, бывало, только просить: "Валерочка, друг мой! сокровище
благих! не клонись ты к этому цирку; что тебе этот цирк?" Так затопочет,
закричит и руками намеряется. Вот тебе и цирк!.. Не позволял он, чтобы я
говорила с ним, так я издаля, бывало, только на него смотрю до прошу:
"Валерочка! жизненочек! сокровище благих! не якшайся ты с кем попадя; не
пей ты много". Все он мое презрел... Когда б дворника не нанимала, чтоб
слух об нем подавал, и этого горя б, может, не знала. Боженька! миленький!
Господи, да что ж это? да что ж это будет! - вскрикнула она и с этим
словом упала перед образом на колена и еще горче заплакала, кивая своею
седою головою.
- Все, - заговорила она, подымаясь через несколько минут на ноги и
тоскливо водя угасшими глазами по своей унылой каморке, - все ему отдала,
ничего у меня больше нет. Нечего мне ему дать больше, голубчику... Хоть бы
сходить к нему...
- Ну, - говорю, - сходите...
- Не велит он мне ему показываться, не смею я к нему идти, - а сама
дрожмя дрожит, бедная старуха.
Помолчал я и, чтоб отрезвить ее хоть немножко, спрашиваю:
- Сколько вам, Домна Платоновна, нынче годочков?
- Что ты такое, - говорит, - сказал?
- Сколько, мол, вам лет?
- А не знаю, право, сколько... в прошлом году в фебрие, кажется, сорок
семь было.
- И откуда ж это, - спрашиваю, - он у вас взялся, этот Валерка? Где вы
его себе откопали, на свое горе?
- Из наших местов, - отвечает, утирая слезы. - Кумин племянник он. Кума
его ко мне прислала, чтоб к месту определить. Скажи, пожалуйста, - пищит
опять, плачучи, воительница, - жаль ли хоть тебе меня, дуру неповитую?
- Очень, - отвечаю, - жаль.
- А людям ведь небось и не жаль, смех им небось только. И всякий, если
кто когда-нибудь про эту историю узнает, посмеется - непременно посмеется,
а не пожалеет, - а я все люблю, и все без радости, и все без счастья без
всякого. Бог с ними, люди! не понять им, какая это беда, если прилучится
такое над человеком не ко времени. Ходила я к сталоверу, - говорит: "Это
тебе аггел сатаны дан в плоть... Не возносись". Пошла к священнику,
говорю: "Вот, батюшка, что со мною, так и так, говорю, - сил моих над
собой нет"; ну, священник меня хорошо пощунял: читай, говорит, раба, канон
(*15) "Утоли моя печали". Я теперь и канон это читаю и к месту такому
нарочно определилась, чтоб никаких смущений мне не было; ну, только...
Валерушка! цыпленок ты мой! сокровище благих! Что ты это над собою
сделал?..
Домна Платоновна припала головой к окну и заколотила лбом о подоконник.
Так я и оставил мою воительницу в этом убитом положении. Через месяц
дали мне знать из больницы, что Домна Платоновна вдруг окончила свою
прекратительную жизнь. Умерла она от быстрого истощения сил. Лежала она в
гробике черном такая маленькая, сухенькая, точно в самом деле все хрящики
ее изныли и косточки прилегли к суставам. Смерть
Боженька! миленький! да поди же к тебе моя молитва прямо столбушком: вынь
ты из меня душу, из старой дуры, да укроти мое сердце негодное.
- Да что ж, - говорю, - вам такое?
- Мне?.. Люблю я его, душечка; люблю я его несносно, мой ангел; без
ума, без разума люблю я его, старая дура. Я его обула, я его одела, я на
него дула, пыль с него обдувала. Театрашник такой; все, бывало, кортит ему
дома; все он клонится как бы в цирк, как бы в театр; я ему последнее
отдавала. Станешь, бывало, только просить: "Валерочка, друг мой! сокровище
благих! не клонись ты к этому цирку; что тебе этот цирк?" Так затопочет,
закричит и руками намеряется. Вот тебе и цирк!.. Не позволял он, чтобы я
говорила с ним, так я издаля, бывало, только на него смотрю до прошу:
"Валерочка! жизненочек! сокровище благих! не якшайся ты с кем попадя; не
пей ты много". Все он мое презрел... Когда б дворника не нанимала, чтоб
слух об нем подавал, и этого горя б, может, не знала. Боженька! миленький!
Господи, да что ж это? да что ж это будет! - вскрикнула она и с этим
словом упала перед образом на колена и еще горче заплакала, кивая своею
седою головою.
- Все, - заговорила она, подымаясь через несколько минут на ноги и
тоскливо водя угасшими глазами по своей унылой каморке, - все ему отдала,
ничего у меня больше нет. Нечего мне ему дать больше, голубчику... Хоть бы
сходить к нему...
- Ну, - говорю, - сходите...
- Не велит он мне ему показываться, не смею я к нему идти, - а сама
дрожмя дрожит, бедная старуха.
Помолчал я и, чтоб отрезвить ее хоть немножко, спрашиваю:
- Сколько вам, Домна Платоновна, нынче годочков?
- Что ты такое, - говорит, - сказал?
- Сколько, мол, вам лет?
- А не знаю, право, сколько... в прошлом году в фебрие, кажется, сорок
семь было.
- И откуда ж это, - спрашиваю, - он у вас взялся, этот Валерка? Где вы
его себе откопали, на свое горе?
- Из наших местов, - отвечает, утирая слезы. - Кумин племянник он. Кума
его ко мне прислала, чтоб к месту определить. Скажи, пожалуйста, - пищит
опять, плачучи, воительница, - жаль ли хоть тебе меня, дуру неповитую?
- Очень, - отвечаю, - жаль.
- А людям ведь небось и не жаль, смех им небось только. И всякий, если
кто когда-нибудь про эту историю узнает, посмеется - непременно посмеется,
а не пожалеет, - а я все люблю, и все без радости, и все без счастья без
всякого. Бог с ними, люди! не понять им, какая это беда, если прилучится
такое над человеком не ко времени. Ходила я к сталоверу, - говорит: "Это
тебе аггел сатаны дан в плоть... Не возносись". Пошла к священнику,
говорю: "Вот, батюшка, что со мною, так и так, говорю, - сил моих над
собой нет"; ну, священник меня хорошо пощунял: читай, говорит, раба, канон
(*15) "Утоли моя печали". Я теперь и канон это читаю и к месту такому
нарочно определилась, чтоб никаких смущений мне не было; ну, только...
Валерушка! цыпленок ты мой! сокровище благих! Что ты это над собою
сделал?..
Домна Платоновна припала головой к окну и заколотила лбом о подоконник.
Так я и оставил мою воительницу в этом убитом положении. Через месяц
дали мне знать из больницы, что Домна Платоновна вдруг окончила свою
прекратительную жизнь. Умерла она от быстрого истощения сил. Лежала она в
гробике черном такая маленькая, сухенькая, точно в самом деле все хрящики
ее изныли и косточки прилегли к суставам. Смерть