ское. Я не здешний, а дальний, рукомеслом я
каменщик, а рожден в старой русской вере. По сиротству моему я сызмальства
пошел со своими земляками в отходные работы и работал в разных местах, но
все при одной артели, у нашего же крестьянина Луки Кирилова. Этот Лука
Кирилов жив по сии дни: он у нас самый первый рядчик. Хозяйство у него
было стародавнее, еще от отцов заведено, и он его не расточил, а
приумножил и создал себе житницу велику и обильну, но был и есть человек
прекрасный и не обидчик. И уж зато куда-куда мы с ним не ходили? Кажется,
всю Россию изошли, и нигде я лучше и степеннее его хозяина не видал. И
жили мы при нем в самой тихой патриархии, он у нас был и рядчик, и по
промыслу, и по вере наставник. Путь свой на работах мы проходили с ним
точно иудеи в своих странствиях пустынных с Моисеем, даже скинию (*4) свою
при себе имели и никогда с нею не расставались: то есть имели при себе
свое "божие благословение". Лука Кирилов страстно любил иконописную
святыню, и были у него, милостивые государи, иконы все самые пречудные,
письма самого искусного, древнего, либо настоящего греческого, либо первых
новгородских или строгановских изографов (*5). Икона против иконы лучше
сияли не столько окладами, как остротою и плавностью предивного
художества. Такой возвышенности я уже после нигде не видел!
И что были за во имя разные и Деисусы (*6), и нерукотворенный Спас с
омоченными власы, и преподобные, и мученики, и апостолы, а всего дивнее
многоличные иконы одеяниями, каковые, например: Индикт (*7), праздники,
Страшный суд, Святцы, Соборы, Отечество (*8), Шестоднев, Целебник (*9),
Седмица с предстоящими; Троица с Авраамлиим поклонением у дуба
Мамврийского (*10), и, одним словом, всего этого благолепия не изрещи, и
таких икон нынче уже нигде не напишут, ни в Москве, ни в Петербурге, ни в
Палихове; а о Греции и говорить нечего, так как там эта наука давно
затеряна. Любили мы все эту свою святыню страстною любовью, и сообща пред
нею святой елей теплили, и на артельный счет лошадь содержали и особую
повозку, на которой везли это божие благословение в двух больших коробьях
всюду, куда сами шли. Особенно же были при нас две иконы, одна с греческих
переводов старых московских царских мастеров: пресвятая владычица в саду
молится, а пред ней все древеса кипарисы и олинфы (*11) до земли
преклоняются, а другая ангел-хранитель, Строганова дела. Изрещи нельзя,
что это было за искусство в сих обеих святынях! Глянешь на владычицу, как
пред ее чистотою бездушные древеса преклонились, сердце тает и трепещет;
глянешь на ангела... радость! Сей ангел воистину был что-то неописуемое.
Лик у него, как сейчас вижу, самый светлобожественный и этакий
скоропомощный; взор умилен; ушки с тороцами (*12), в знак повсеместного
отвсюду слышания; одеянье горит, рясны (*13) златыми преиспещрено; доспех
пернат (*14), рамена препоясаны; на персях младенческий лик Эмануплев; в
правой руке крест, в левой огнепалящий меч. Дивно! дивно!.. Власы на
головке кудреваты и русы, с ушей повились и проведены волосок к волоску
иголочкой. Крылья же пространны и белы как снег, а испод лазурь светлая,
перо к перу, и в каждой бородке пера усик к усику. Глянешь на эти крылья,
и где твой весь страх денется: молишься "осени", и сейчас весь стишаешь, и
в душе станет мир. Вот это была какая икона
каменщик, а рожден в старой русской вере. По сиротству моему я сызмальства
пошел со своими земляками в отходные работы и работал в разных местах, но
все при одной артели, у нашего же крестьянина Луки Кирилова. Этот Лука
Кирилов жив по сии дни: он у нас самый первый рядчик. Хозяйство у него
было стародавнее, еще от отцов заведено, и он его не расточил, а
приумножил и создал себе житницу велику и обильну, но был и есть человек
прекрасный и не обидчик. И уж зато куда-куда мы с ним не ходили? Кажется,
всю Россию изошли, и нигде я лучше и степеннее его хозяина не видал. И
жили мы при нем в самой тихой патриархии, он у нас был и рядчик, и по
промыслу, и по вере наставник. Путь свой на работах мы проходили с ним
точно иудеи в своих странствиях пустынных с Моисеем, даже скинию (*4) свою
при себе имели и никогда с нею не расставались: то есть имели при себе
свое "божие благословение". Лука Кирилов страстно любил иконописную
святыню, и были у него, милостивые государи, иконы все самые пречудные,
письма самого искусного, древнего, либо настоящего греческого, либо первых
новгородских или строгановских изографов (*5). Икона против иконы лучше
сияли не столько окладами, как остротою и плавностью предивного
художества. Такой возвышенности я уже после нигде не видел!
И что были за во имя разные и Деисусы (*6), и нерукотворенный Спас с
омоченными власы, и преподобные, и мученики, и апостолы, а всего дивнее
многоличные иконы одеяниями, каковые, например: Индикт (*7), праздники,
Страшный суд, Святцы, Соборы, Отечество (*8), Шестоднев, Целебник (*9),
Седмица с предстоящими; Троица с Авраамлиим поклонением у дуба
Мамврийского (*10), и, одним словом, всего этого благолепия не изрещи, и
таких икон нынче уже нигде не напишут, ни в Москве, ни в Петербурге, ни в
Палихове; а о Греции и говорить нечего, так как там эта наука давно
затеряна. Любили мы все эту свою святыню страстною любовью, и сообща пред
нею святой елей теплили, и на артельный счет лошадь содержали и особую
повозку, на которой везли это божие благословение в двух больших коробьях
всюду, куда сами шли. Особенно же были при нас две иконы, одна с греческих
переводов старых московских царских мастеров: пресвятая владычица в саду
молится, а пред ней все древеса кипарисы и олинфы (*11) до земли
преклоняются, а другая ангел-хранитель, Строганова дела. Изрещи нельзя,
что это было за искусство в сих обеих святынях! Глянешь на владычицу, как
пред ее чистотою бездушные древеса преклонились, сердце тает и трепещет;
глянешь на ангела... радость! Сей ангел воистину был что-то неописуемое.
Лик у него, как сейчас вижу, самый светлобожественный и этакий
скоропомощный; взор умилен; ушки с тороцами (*12), в знак повсеместного
отвсюду слышания; одеянье горит, рясны (*13) златыми преиспещрено; доспех
пернат (*14), рамена препоясаны; на персях младенческий лик Эмануплев; в
правой руке крест, в левой огнепалящий меч. Дивно! дивно!.. Власы на
головке кудреваты и русы, с ушей повились и проведены волосок к волоску
иголочкой. Крылья же пространны и белы как снег, а испод лазурь светлая,
перо к перу, и в каждой бородке пера усик к усику. Глянешь на эти крылья,
и где твой весь страх денется: молишься "осени", и сейчас весь стишаешь, и
в душе станет мир. Вот это была какая икона